Виктория Лебедева - В ролях (сборник)

— И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул, —

доносилось до Яхонтова с небес, да так и не было по-настоящему услышано, а Любочка тем временем чуть не рвала на себе модную белую кофточку без рукавов, показывая, как из груди вынимают сердце,

— И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую задвинул [7] В оригинале — водвинул. .

(Тут последовал глухой, с оттяжкой удар в область солнечного сплетения.)

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал (Любочка как подкошенная рухнула на нечистую, многим количеством ног истоптанную сцену и снова вскинула руки к потолку):

«Восстань, пророк, и видь [8] В оригинале — виждь . , и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей!»

Так она и закончила читать — навзничь лёжа на сцене с поднятыми вверх руками. Волосы пролились на пыльные доски, пышная блузочка опала, обозначив грудь. Зал бесновался. С последних рядов кричали: «Браво!» и «Бис!», гвалт глухо отдавался в переполненном коридоре, в «кармане» четверокурсники буквально ползали со смеху. Любочка лежала и наслаждалась произведенным впечатлением.

— Вставайте, девушка, простудитесь! — сказал Семенцов как можно более ласково.

— А она хороша, как считаешь? — шепнул ему отмерший Яхонтов.

— Какой там хороша?! — буркнул Семенцов едва слышно. Вот уж чего терпеть он не мог в Аркадии, так это неприличного годам свойства путать божий дар с яичницей.

— Попроси, пусть прозу прочтет, вдруг… — снова зашептал Яхонтов, но Семенцов сделал вид, что не расслышал.

— Девушка! — обратился он к отряхивающейся Любочке. — Как по-вашему, что значит слово «десница»?

— Щека, — ответила Любочка уверенно, и студенты в зале зааплодировали ей громче прежнего.

— Щека… Очень хорошо, — улыбнулся Семенцов. — Спасибо, можете быть свободны. И следующего пригласите там. Кстати, у вас вся спина грязная.

Любочка победно вынесла себя из зала в коридор, на вопросы других абитуриентов «Как там?» да «Что там?» не отвечая, а вслед ей несся неутихающий шум зала. Да она бы и не смогла ничего рассказать. С того самого момента, как поднялась на сцену, она почти ничего не видела вокруг, заметились и отложились в памяти только ерундовые мелочи — густо-бордовый, точно клюквенный кисель, галстук Яхонтова, желтая изломанная трещина через весь потолок, мутноватая люстра, похожая на колонию весенних сосулек, фанерка в правом верхнем прямоугольнике одного из закрашенных окон, краснощекая толстушка в пятом ряду, удивительно похожая на одноклассницу Машу, надтреснутый «глазок» в середине второй ступеньки да блестящая лысина Семенцова, над ушами припорошенная жидкой тополиной сединой. Но все это было уже неважно, неинтересно, пережито и завоевано. Любочка вся была песня — героическая и звонкая. «Прошла! Прошла!» — ликовала она. Ах, как ее приняли! Никому еще не аплодировали так истово; она же слышала, еще до экзамена, подпирая стеночку в коридоре, как тих был искушенный зритель, какой вялой, скудной была его реакция, а она — раз, и покорила их всех, победила, и никакую прозу, слава богу, читать не пришлось.

Она выпорхнула из училища и пошла — нет, полетела через рыночную площадь к почтамту, отбить матери телеграмму с тремя лишь словами: «Первый тур прошла», она мурлыкала себе под нос: «Неба у-утреннего стяг, в жизни важен первый шаг, слышишь, ве-ют над страно-ою вихри я-а-ростных атак, пам-пам, пара-рам, пара-рам!», и улыбалась всему, что видела вокруг, — не заученно, не для роли, а от сердца.

Так она летела, и на нее оглядывались прохожие — и мужчины, и женщины, — но не потому, что легкая белая блузка ее была в грязи, а потому, что красота, помноженная на счастье, дает в итоге бесспорную величину.

Строя планы, Любочка не думала смешить Бога. Да и планы-то были не ее — Галины Алексеевны, а самой Любочке хотелось только порадовать маму, пройтись разок-другой по мраморной лестнице в пышном наряде, сверкая ослепительной улыбкой. И всего-то. Да разве это так уж много?!

Любочка забралась в какой-то пустой дворик недалеко от училища, примостилась на уголке покосившейся скамейки, серой от времени и дождей, и плакала, плакала, плакала, промокая прекрасные глаза подолом пышной юбки… Она не понимала — нет, не понимала, как могло такое случиться, ведь ей так хлопали и даже кричали «браво», это всё интриги — конечно, интриги, и что она теперь скажет маме, телеграмма отбита, мама наверняка уже расхвасталась по соседям… Она представляла, как возвращается к родителям в Выезжий Лог, с позором, и как шушукаются за ее спиной односельчане, что, мол, не вылезти из грязи да в князи, что так ей и надо, — ведь ей завидовали, ей всегда все завидовали, такой красивой, такой великолепной, что-то теперь будет… а у мамы сердце, ей волноваться нельзя, и как бы теперь половчее соврать, чтобы не расстроить ее и не ударить в грязь лицом… Нет, не знала, ничего-то не могла Любочка придумать, а слезы все лились и лились, и подол уже промок насквозь, точно его окунули в воду.