Братья Шаргородские: Молочник Розенкранц

У нашего Розенкранца было немного шансов на виллу, но в то жаркое лето принц проиграл в казино в Монте-Карло восемьдесят четыре миллиона, а барон выиграл на бирже двадцать шесть — в то лето была фантастическая биржа — и вилла досталась Розенкранцу. Достаточно вам сказать, что унитазы там были из чистого золота. Говорят, что у тех, кто сидит на золоте, не бывает запоров.

В ночь перед поездкой на виллу Кнуту приснился странный сон — он явственно увидел окосевшего от водки Бугаева, висевшего на чем-то под лепным потолком. Сон почему-то взволновал Адольфа, и утром он рассказал о нем артисту.

— Я видел вас ночью на чем-то висящем, — сообщил он. — Я не разглядел, на чем. Было темно.

— Я никогда ни на чем не висел, — удивился Бугаев. — Я вообще не терплю находиться в подвешенном состоянии.

— А после этого произошло что-то отвратительное, — продолжил Кнут, — но я не доглядел. Я торопился в театр.

Он помолчал и спросил Бугаева: — Может, вы не пойдете сегодня вечером к Розенкранцу? А? На всякий случай.

— Это еще почему?! — возмутился Бугаев. — Отказать себе в удовольствии из-за ваших дурацких снов?! И потом — он меня любит больше, чем вас всех, вместе взятых. Для него я — это почти он! Без меня все наши гастроли полетят в тартарары!

— Послушайте, Бугаев, — тихо сказал Кнут, — я вспомнил еще один сон. Не мой. Он приснился Кальпурнии, жене Юлия Цезаря. Накануне его убийства она увидела во сне, что муж убит. Она умоляла его не идти в Сенат. Он не послушался…

— Попрошу без аналогий! — прорычал Бугаев. — Я не Цезарь! Меня не за что убивать!..

Сразу после спектакля к подъезду театра были поданы «мерседесы» и актеры, толкая друг друга и даже не разгримировавшись — Розенкранц очень просил — залезли в машины и двинулись на виллу. Они горланили, высовывались из окон, что-то орали ошалевшим коровам.

— Бляди, — предупреждал Бугаев, — не забудьте поцеловать мезузу, а то Японии вам не видать, как своих ушей!

У входа на виллу выстроилась очередь — все долго и основательно лобызали мезузу. Бугаев — взасос.

Кнут прибыл чуть позже. На «Кадиллаке».

— Идиоты! — закричал он, — вы целуете звонок! Мезуза справа!

Вновь выстроилась очередь, некоторые норовили поцеловать дважды. Розенкранц был невероятно тронут — он давно не видел очереди за мезузой.

— Скажите, там все такие, в вашей стране?

— На земле, которая дала миру Тевье, не может быть иных, — несколько выспренне ответил Бугаев и вновь облобызал предмет культа.

Перед ужином Бугаев решил поплескаться в олимпийском бассейне. Он бухнулся в него прямо в длинных, рваных сатиновых трусах, долго пыхтел, фыркал, потом прикрикнул на лошадиные ноги, которые тоже было решили освежиться.

— Цыц! — рявкнул он. — Вы что, не видите, аникейве, что здесь мужчина?! У них плавают раздельно!

Потом всех позвали к столу.

Он поразил актеров. Они ринулись к нему без всякой очереди, отталкивая и шпыняя друг друга — это был гастрономический шок. Голда, она же Китти, сразу запихнула в рот два куска лосося.

— Не жрать, бляди, — процедил Бугаев. — Мужики, за мной! Идем омывать руки!

Вся мужская часть труппы нехотя потянулась на кухню.

Бугаев заполнил кувшин водой и трижды облил каждому левую и правую кисти.

— Повторяйте за мной! — скомандовал он. — «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка вселенной, осветивший нас своими заповедями и давший нам повеление об омовении рук!»

…— Об омовении рук! — как эхо, откликнулись мужчины.

Потом все вернулись к столу, и Бугаев стал благословлять пищу: «Баруха-та адонай…»

— Амойца лейхем минуйрес… — выдавила бывшая Голда, давясь лососиной.

После благословения сели к столу.

Глаза их не видели рыбы три года, желудки — пять. Омаров и авокадо они вообще не видели никогда. И не слышали о них. Труппа умирала есть, и больше всех Бугаев. Но он пересилил себя.

— До начала ужина, — торжественно произнес он, — хотелось бы спеть.

Он обнял Розенкранца.

— Тум бала, тум бала, тумба-ла-лайка, — затянул он.

— Тум бала, тум бала, тумба-ла… — подхватил Розенкранц. У него оказался бархатный баритон. Труппа с плохо скрываемой ненавистью наблюдала за солистами.

— Пойте, бляди! — приказал Бугаев.

— …тум балалайка, — подхватила труппа, — шпил, бабалайка…

— …тум балалайка, — закончили все хором, — фрейлех зол зайн!

Потом полилось «Алейхем Шолом Алейхем», «Аллилуйя», «Иерушалаим шел заав». На «Бренд, май штетеле, бренд» горящие еврейские местечки пронеслись перед глазами Розенкранца. Барон разрыдался.