Братья Шаргородские: Молочник Розенкранц

— Будет! — твердо пообещал режиссер. — Через полгода можете покупать. Только не берите последний этаж — чтобы не протекало.

Капитан засуетился, чуть было не подарил Адольфу кортик, но вовремя спохватился и пригласил его в кафе «Лягушатник», съесть по порции мороженого.

— Я всегда его ем в ответственные моменты, — объяснил он. — Последний раз съел целый килограмм, перед плаванием к берегам Америки.

Подводник поглощал мороженое быстро и жадно, и Кнуту показалось, что он съел килограмма полтора — очевидно, квартира для него была важнее разведывательного плавания к чужим берегам.

Наконец капитан кончил заглатывать, рыгнул пару раз и доверительно произнес:

— Пусть это останется между нами — но моя жена не актриса. Не дал Бог! После просмотра спектаклей с ее участием я сразу же отправляюсь на несколько месяцев в дальнее плавание — не могу ее видеть! Передние ноги лошади — это максимум, на что она способна, это ее вершина!.. Но у меня к вам маленькая просьба — пусть она сыграет эти проклятые ноги под псевдонимом! Чтобы никто не догадался. Ну, там что-нибудь типа Михельсон, или Шмулевич. Я согласен даже на это, — тяжело вздохнул капитан.

— Не пойдет! — отрезал Кнут. — Никаких еврейских псевдонимов! Если уж вам так необходимо — выбирайте русский.

Командир задумался, зашевелил усами и вдруг разгоготался.

— Нашел, — закричал он, — Пупсикова! Была такая стерва! Три месяца ее обхаживал, а она… Пусть жена будет Пупсиковой!

Адольф не возражал, передние ноги получили псевдоним, и капитан прямо из «Лягушатника» отправился подыскивать квартиру на Невском.

Кнут вернулся в театр и произнес краткую напутственную речь.

— Кретины, — сказал он, — вам предстоит выполнить почетную, но нелегкую задачу: в течение нескольких месяцев вы должны быть евреями! Я понимаю чувства, обуревающие вас, я вам сочувствую, но предупреждаю — если в ком-то из вас с расстояния сто метров, со спины я не признаю еврея — ему Канберры не видать! Так что вживайтесь, мудозвоны!

Бугаев начал вживаться сразу же, не откладывая, в тот же вечер.

Жена подала ему свиную отбивную с жареной картошечкой — и он вдруг резко отодвинул тарелку. Даже не глядя.

— Ты чего это, — удивилась Зина, — охренел малость?

— Я вживаюсь! — скупо объяснил Бугаев. — Дай-ка мне лучше курочку. И хлеб с чесночком.

Зина испугалась, бросилась щупать лоб мужа, потом схватила его кисть и стала искать пульс.

— Не нащупывается! — с испугом сообщила она. — Мить, а Мить, что с тобой? Ты бледный какой-то и не в себе весь.

— Я новую роль получил, — сообщил Бугаев. — Старого еврея играть буду. Был такой — Тевье. У Шолом-Алейхема.

Жена отпрянула от Бугаева и долго, раскатисто ржала.

Бугаев терпеливо ждал, когда она кончит, но не дождался.

— Жаль, что ты не актриса, Зина, — сказал он. — Ты могла бы быть у нас лошадью. Целой. Задними и передними ногами одновременно.

Зина прекратила ржать.

— Какой лошадью? — не поняла она.

— Моей. Тевье. Я запрягал бы тебя в повозочку и выводил на сцену. Ты бы ржала, зал бы ржал. А? Идиллия была бы!

Зина не обиделась.

— Мить, — сказала она, — на кой тебе хрен еврея играть? Ты, поди, уже двадцать лет на сцене, а до такого не опускался. Мог бы порядочным человеком на пенсию выйти. А ты…

И она смачно сплюнула.

— Дура! — констатировал Бугаев. — Как была дурой — так и осталась. А, говорят, люди каждые двадцать лет полностью обновляются… Мы же этого еврея будем другим евреям показывать. По всему миру! Потому что они везде! А куда я твоих русских повезу? В Мухосранск? Так я итак всю жизнь по мухосранскам гастролирую. А мне деньги нужны!

Бугаев перешел на крик. — Понимаешь, деньги! Я, великий артист, пятнадцать лет в дерьмовом «Запорожце» езжу! А у меня душа широкая! Ей лимузин необходим! С телевизором!

— Что ей необходимо? — переспросила испуганная Зина.

— Лимузин! Машина по-нашему шикарная! Ты мне можешь ее купить?!

— Могу, — заикаясь, ответила Зина, — только у меня денег нету.

— А этот старый еврей их нам даст! Понимаешь, дура?! А ты мне свинину свою подсовываешь!

— Что-то я не ухватываю, — пробормотала Зина. — Если ты будешь есть свинину — твой старый еврей денег не даст?

— Глаз у меня не будет, — закричал Бугаев, — печальных еврейских глаз! А они мне для этого Тевье позарез нужны! Ты видела хоть когда-нибудь человека, жрущего свинину и имеющего печальные глаза? Свинина придает глазам оттенок наглости. Взгляни на меня — и ты поймешь!