Киран Десаи - Наследство разоренных

Повар от неожиданности чуть не подпрыгнул. В нем боролись щедрость и подлость, но он улыбнулся:

— Что ж, я напишу, спрошу, вреда не будет. Не знаю, ой не знаю, что получится, но напишу обязательно.

Самолюбие приятно щекотало за ушами. Его просят о помощи! Представление о сыне как о преуспевающем бизнесмене окрепло.

Они со сторожем сидели и курили, два старика, беседующих о своих молодых наследниках, мирная картина в спокойной обстановке. На город спускался вечер, рядом замерли гигантские белые колокольчики, мимо лениво пробрела заблудившаяся корова.

И вот повар выводит на голубой бумаге из конверта авиапочты:

«Дорогой бета, если сможешь, помоги, пожалуйста, сыну сторожа „железного купца“».

Гордость за себя, гордость за сына…

В постель он улегся с приятным чувством. Однако ночью его разбудил страшный стук в дверь. Испуганный повар вскочил, но разбудила его все та же заплутавшая корова. Он прогнал рогатую и вернулся в постель, обратившись к мыслям о сыне, об их растущем престиже.

«Зеленая карта»…

Саид каждый год участвовал в розыгрыше, но индийцы не включены в список. Болгары, ирландцы, малагасийцы… кто угодно, но не индийцы. И сколько же их, желающих на законном основании устроиться в этой стране!

Они позвонили по «горячей линии» иммиграционной службы, как только наступила половина девятого, и наконец прорвались сквозь постоянные сигналы занятости.

— Мне нужны сведения о вашем подданстве в настоящее время, сэр. Без этого я не смогу вам помочь…

Они грохнули трубку. У этих ищеек там, наверное, понапихано всякой автоматики, которая может

Передавать

Соединять

Набирать

Читать

Выслеживать, кто и откуда звонил

НЕЛЕГАЛЬНОСТЬ!

Ох, «зеленая карта», «зеленая карта»…

Часто на Бижу накатывало беспокойство. После работы он направлялся к реке. Не туда, где носятся, разбрасывая собственное дерьмо, как бешеные собаки при хозяевах и без таковых, а подальше, где выходили из синагоги девушки в длинных юбках и в кофтах с длинными рукавами, степенно вышагивая рядом с мужчинами в старомодных черных костюмах и черных шляпах, боясь потерять свое прошлое. Он проходил еще дальше, где в густой зелени, росшей не из почвы, а из городского мусора, ночевал бездомный. Рядом квохтала бродячая курица. При виде этой курицы Бижу всегда ощущал тоску по дому.

— Чак-чак-чак, — позвал он курицу.

Та подняла голову, строго глянула на Бижу и понеслась прочь, беспокоясь о своей добродетели.

Но вот и травы больше нет, бетон и береговые сваи. На камнях кое-где виднеются неподвижные одинокие фигуры, созерцающие береговую линию Нью-Джерси. По реке снуют мусорные баржи, тупорылые буксиры подталкивают тяжелые, толстозадые углевозы, какие-то проржавевшие краны, драги и иные посудины неизвестного назначения. Над ними слоится сизый дым.

Бижу невольно ощущает досаду. Зачем отец выпихнул его в эту страну? Он понимает, однако, что точно так же он досадовал бы, если бы остался в Индии, если бы отец не отправил его сюда.

Сливовое дерево, растущее возле больницы в Калимпонге, полили протухшей кровью из лаборатории, и оно расцвело пышным цветом, привлекая пчел и новобрачных. Первых за нектаром, а вторых — чтобы запечатлеться на его фоне. Повар, не обращая внимания на недовольные взгляды парочки, которой он своей невзрачной фигурой портил снимок, примостился на краешке, нацепил очки и уткнул нос в только что полученное письмо от Бижу.

«…У меня новая работа в пекарне. Хозяин нам полностью доверяет…»

В Калимпонге день хаат, все возбужденные, в праздничных одеждах, в праздничном настроении. Повар сложил письмо, спрятал его в карман и смешался с толпой. Непальские женщины с золотыми кольцами в ноздрях, тибетские женщины с косичками и молитвенными четками, продавцы грибов, уже полуиспеченных жарким солнцем, продавцы масел, порошков и разных снадобий — шаманы ленча; продавцы ячьей шерсти, грубой и спутанной, как волос демона; продавцы сухих длинноусых креветок… Подальше — контрабандная одежда из Непала: джинсы, джинсовые куртки, юбки… Электроника, косметика… Серпы кукри, полиэтиленовая пленка, зубные протезы…

Когда повар с судьей прибыли в Калимпонг, караваны с шерстью еще свободно пересекали границу. Их вели тибетские погонщики в косматых сапогах. От караванов исходил мощный, резкий дух людей и животных, перебивавший хвойный запах, ради которого сюда переселились из Калькутты Лола и Нони. Повар вспомнил яка, груженного двумя сотнями фунтов соли. Груда мешков увенчана глиняными горшками, из которых торчат розовые младенцы, жующие сухой сыр чурби.