Элизабет Страут - Эми и Исабель

— Это же вся твоя жизнь, — сказала Исабель Дотти.

Дотти грустно посмотрела на нее, и ее влажные голубые глаза вспыхнули каким-то необычайным светом.

— Да, вся моя жизнь.

— И вот, пока ты лежала в больнице… — сказала Бев с тихим ужасом. — Ох, Дотти. Какой кошмар!

— Да. — Голос Дотти звучал трепетно и тускло, хотя, скорее всего, она просто устала.

Бев и сама чувствовала себя разбитой.

— Давайте войдем, — сказала она и открыла дверь машины. (Наконец-то!) — Мы помрем в этой жаре.

И Бев не шутила. Она прекрасно осознавала, как обстоят дела с ее здоровьем: она была толстой, курящей женщиной, всегда избегавшей физических упражнений, и она уже была немолода, и эта страшная жара повергала ее в шоковое состояние. И никто в мире не удивится, если она возьмет да и склеит ласты прямо сейчас, и если это случится, думала она, выгружаясь из машины и видя черные точечки перед глазами, то виноват будет не кто-нибудь, а Уолли Браун. Ох, как же ей было дурно.

— Мне все равно, умру я или нет, — сказала Дотти все таким же призрачным голосом, все еще сидя в машине.

— Я знаю. — Бев открыла дверь Дотти и взяла ее за руку. — Но может, ты потом пожалеешь, и к тому же…

Тут слезы снова хлынули из глаз Бев, она почувствовала, до чего легкой стала ее подруга, как тонки ее запястья. Вглядевшись в воспаленные голубые глаза женщины, которую она знала много лет, Бев почувствовала внезапно, что смерть Дотти реальна, возможна и более близка, чем ее собственная.

— Я буду чертовски скучать по тебе, Дотти, — закончила Бев, — без тебя мне будет дерьмово, Дотти Браун.

Исабель было неловко. Она не знала, следует ли ей тоже войти в дом или, скорее всего, Бев не имела это в виду. И в то же время было бы невежливо просто развернуться и уехать после этой глубоко личной сцены.

— Исабель! — позвала Дотти. Она уже вышла из машины и стояла рядом с Толстухой Бев, заглядывая в раскрытое окно. — Пойдем с нами в дом. Пожалуйста.

И тут же загремел голос Бев, перекрывая Дотти:

— Да, Исабель, конечно, ты идешь с нами.

Кухня поначалу привела Исабель в замешательство. С одной стороны, это была прекрасная кухня: большие окна над раковиной открывали вид на блеклые лужайки вдали, на подоконниках выстроился ряд горшков с геранью. Мило и по-домашнему смотрелась на полочке коллекция расписанных вручную кружек и кресло-качалка у захламленного книжного стеллажа, с которого свисали длинные плети филодендрона. Спящий в кресле-качалке серый кот прекрасно дополнял картину, хотя Исабель не могла справиться с чувством неприязни, которое он у нее вызвал. Кухня воняла кошками, и, конечно, тут же стоял кошачий лоток (краем глаза она заметила слипшиеся комочки внутри — разве можно это держать на кухне?). Удручали ее и дыры в стенах, и оборванные обои. Наверное, тут идет ремонт, думала Исабель, исподтишка осматривая кухню, но ни Дотти, ни Бев ни словом не обмолвились об этом.

Дотти сразу направилась к креслу, согнала кота и обреченно упала в него. Она закурила сигарету, а спичку ткнула в горшок с геранью.

— Чай со льдом в холодильнике, — пробормотала она, закрыла глаза и выдохнула дым.

Толстуха Бев чувствовала себя здесь как дома (Исабель позавидовала: как же они близки, если Бев передвигается на кухне подруги, словно это ее собственная кухня).

— А ну-ка выпей это, Дот, — велела Бев, — тебе надо пить, чтобы пополнить запас жидкости.

Дотти открыла глаза и устало взяла стакан.

— Он говорит, что помнит все хорошее, что между нами было, — сказала Дотти смущенно. — Но он не понимает, что теперь у нас не осталось ничего хорошего. Ни одного хорошего воспоминания!

— Конечно, — сказала Бев, придвигая Исабель стакан холодного чая, и тут же осеклась, коротко и непреклонно взглянула на Исабель, давая понять, что ей тоже необходимо пополнить запас влаги. — Я тебя понимаю, конечно. Только мужикам это невдомек. Идиоты они, самые что ни на есть.

Исабель отпила чаю (в нем не хватало сахара, но она стеснялась попросить). Помолчав минуту, она медленно произнесла:

— Могу представить, как это испортило все твои воспоминания.

Да, она могла себе это представить. Очень легко. Господь тому свидетель, она очень хорошо знает, как жизнь человека может развалиться в одно мгновение, и вот сейчас почти на глазах у нее разваливалась жизнь Дотти. Именно это она и имела в виду еще в машине, когда сказала: «Это же вся твоя жизнь». И поэтому голубые глаза Дотти мгновенно вспыхнули тогда, признав, что это правда. Целая жизнь, выстроенная совместно с этим человеком, — каждый год как новый ряд кирпичей — и что же?