Элизабет Страут - Эми и Исабель

Эми с матерью ехали домой в полном молчании. Она в порядке, сказала Эми, садясь в машину, и притихла. Эми сидела, отвернувшись к окну, и Исабель, которая уже открыла рот, собираясь задать вопрос, закрыла его. Было уже темно. Они проезжали мимо домов, лужаек, бассейнов, смутно видневшихся в туманном свечении фонарей, фар и окон домов.

Где-то сейчас мистер Робертсон?

Водитель впереди включил подфарник и выключил, повернув, красный свет еще мигал, когда он съезжал на другую дорогу. Потом еще долго были видны только деревья — ели и сосны, стоящие по обочинам во мраке. И в этой молочной вечерней темноте Эми молча сидела рядом с матерью и воображала себя голой, катящей яйцо по длинному сосновому полу коридора, где приличного вида мужчина в деловом костюме (как один из диаконов, которые ходили с тарелкой для подаяний в церкви) скорчился с невыносимым вожделением на лице.

— Еще разок, — шептал он, умоляя ее, — покати еще раз.

И она согласится, она будет катить яйцо умело, не спеша, равнодушно поглядывая на мужчину, уставившегося ей в зад. Запах реки наполнил машину, они въехали в Ширли-Фоллс.

— Я видела ребенка, — сказала она Исабель. — Вообще-то нельзя, но Стейси сказала мне, где он, и я заглянула, уходя.

Она не рассказала матери, что стояла в больничном коридоре, шепча молитву, посылая через стекло благословение спящему рыжему ребенку, благословение, о котором он никогда не узнает. Она поведала ему, что видела, как он рос в животе матери, когда они сидели на своем излюбленном месте в лесу, и что она, Эми, клянется любить его всегда — этого она тоже не рассказала матери.

Исабель ничего не ответила. Они въехали во двор в тишине.

Эйвери Кларк взял недельный отпуск. Он всегда в августе отправлялся в горы, из года в год снимая один и тот же домик на озере Наттетук. Эйвери удил с сыновьями рыбу, плавал вместе с Эммой вдоль узких мостков, жарил хот-доги и нежился в холщовом гамаке, натянутом меж двух сосен. Все эти удовольствия ежегодно запечатлялись на фотографиях, стопки которых Эйвери с нескрываемым удовольствием демонстрировал Исабель, едва забрав из проявки в ателье напротив.

И это всегда разбивало ей сердце. Она стояла у стола и, осторожно держа фотографию за уголки, чтобы не оставить отпечатков на изображении задницы Эммы в момент, когда она перешагивает с причала в каноэ, привычно восхищалась.

— Ах, Эйвери, вот эта — особенно удачная, вот тут вы очень хорошо получились, — говорила она, с улыбкой глядя на изображение Эйвери, перегнувшегося через край лодки и с усилием вытаскивающего натянутую леску с рыбиной на конце.

Окунь. Она, понимающе качая головой, слушала его рассказ о том, как он битых полдня просидел без поклевки.

— Надо же! Могу себе представить.

Но этим кошмарно жарким августом, когда река издыхала в миазмах, поднимавшихся к бесцветному небу, когда дочка почти не разговаривала с ней, Эйвери тоже был немногословен. «Остаетесь на хозяйстве, Исабель» — вот и все, что он сказал ей в пятницу перед уходом. Интересно, покажет ли он ей хоть одну фотографию на этот раз. Она слышала, как Эйвери сказал Бев, что его сыновья приедут и в этом году, хотя оба уже учатся в колледже.

— Да уж, подозреваю, что вскорости мы отправимся туда уже в сопровождении внуков. Этакая хорошая семейная традиция.

По ленивому кивку Бев Исабель поняла, что той совершенно безразличны семейные традиции Кларков.

А ей досталось только веселое: «Остаетесь на хозяйстве, Исабель». Но по его глазам она поняла, что не такое уж простое это хозяйство — со всеми старыми и новыми дрязгами, альянсами и раздорами. Игра в молчанку между Роззи Тангвей и Ленорой Сниббенс, длившаяся уже больше года, начиная с того для, когда Ленора поведала всем свой сон про стриптиз Роззи в почтовом отделении (на самом деле Роззи оскорбил не столько сам рассказ, сколько безудержное веселье Леноры по этому поводу), в начале лета, кажется, прервалась, когда обе миролюбиво сообщили друг дружке, что от жары их клонит в сон. Но с появлением НЛО Дотти Браун старая распря возобновилась.

И виной тому была не столько Роззи, сколько Ленора. Непонятно почему, Ленора не только не допускала мысли о прибытии инопланетян, она не допускала, что кто-то вообще может поверить в их существование. Стоило кому-то из женщин в столовой устало спросить: «И куда я поставила пепси?» — как тут же следовал язвительный ответ Леноры: «Не иначе, пришелец унес».