Джулиан Барнс - Попугай Флобера

А что же Флобер? Мы мало знаем о его четырех поездках в Англию. Мы знаем, что Всемирная выставка 1851 года удостоилась его неожиданного одобрения — «прекрасная вещь, хоть все ею и восхищаются», — но его записи, относящиеся к этой первой поездке, занимают всего семь страниц: две о Британском музее плюс пять о Китайском и Индийском залах Хрустального дворца. Каковы были его первые впечатления о нас? Он, должно быть, поделился ими с Джулиет. Удалось ли нам соответствовать определению в его «Лексиконе прописных истин»? (АНГЛИЧАНЕ: Все богатые. АНГЛИЧАНКИ: Выразите удивление, что им удается рожать красивых детей.)

А другие поездки, уже после скандального успеха «Госпожи Бовари»? Посещал ли он английских писателей? Посещал ли он английские бордели? Оставался ли он дома с Джулиет, разглядывая ее за обедом, а после штурмуя ее крепость? Были ли они (как я иногда почти надеюсь) просто друзьями? Был ли его английский таким неловким, как кажется по письмам? Говорил ли он исключительно по-шекспировски? И жаловался ли на туман?

Когда я встретился с Эдом в ресторане, он выглядел еще менее преуспевающим, чем раньше. Он рассказал мне о сокращении бюджета, о жестоком мире и о том, что его не печатают. Постепенно стало ясно, что его уволили. Он находил в этом иронию: от него избавились именно потому, что он был предан своему делу и твердо намеревался воздать Госсу должное, представляя его миру. Университетское начальство предложило ему работать побыстрее. Но он не мог на это пойти: он слишком уважает писательство и писателей. «Разве мы у них не в долгу?» — заключил он.

Может быть, я проявил меньше сочувствия, чем он ожидал. Но разве можно насильно развернуть удачу к себе лицом? Вот сейчас, раз в жизни, удача повернулась лицом ко мне. Я быстро сделал заказ, мне было все равно, что есть; Эд изучал меню так, как будто он Верлен, которого впервые за много месяцев собираются накормить досыта. Слушая его монотонные жалобы и глядя, как он медленно поглощает анчоусов, я истощил все свое терпение; но волнение мое не уменьшалось.

— Ну, — сказал я, когда мы приступили к основному блюду, — теперь о Джулиет Герберт.

— А, — отозвался он; я понял, что мне придется вытягивать из него каждое слово. — Это странная история.

— Еще бы.

— Да. — Эд, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке, он был почти смущен. — Я приезжал сюда с полгода назад, разыскивая одного из дальних потомков мистера Госса. Не то чтобы я надеялся что-то найти. Просто никто никогда не говорил с этой леди, и я подумал, что мой… дож — повидаться с ней. Может быть, всплывет какая-то семейная легенда.

— И?

— И? Да нет, не всплыла. Нет, она ничем мне не помогла. Но я провел прекрасный день. В Кенте. — Он снова смущенно поежился, словно скучал о своем макинтоше, который у него безжалостно отобрал официант. — Ах, нуда. Так вот, у нее оказались письма. Дайте-ка сообразить — поправьте меня, если я ошибаюсь, — Джулиет Герберт умерла в тысяча девятьсот девятом году или около того, так? У нее была кузина, двоюродная сестра. Да. Так вот, эта женщина нашла письма и принесла их мистеру Госсу, спросила его мнение об их ценности. Мистер Госс думал, что она хочет выманить у него деньги, поэтому сказал, что они интересны, но ничего не стоят. И тогда эта кузина просто их ему отдала: «Раз они ничего не стоят, так просто заберите их». Что он и сделал.

— Откуда это известно?

— Там было сопроводительное письмо, написанное рукой мистера Госса.

— И?

— И письма достались этой леди. Которая в Кенте. Боюсь, она задала мне тот же вопрос: сколько за них можно выручить? К моему прискорбию, я повел себя не слишком нравственно. Я сказал, что, когда Госс получил их, они были ценными. Но теперь уже нет. Я сказал, что они все еще представляют интерес, но не очень большой, потому что половина написана по-французски. А потом я купил их у нее за пятьдесят фунтов.

— О господи.

Ничего удивительного, что он так ерзает.

— Да, нехорошо вышло, правда? Я не могу найти себе оправдания, хотя тот факт, что сам мистер Госс солгал, чтобы их получить, несколько сбил меня с пути. Тут возникает интересный этический вопрос, верно? Дело в том, что я был в депрессии из-за потери работы и надеялся, что отвезу их домой и продам и тогда смогу закончить книгу.

— Сколько их?

— Около семидесяти пяти. По три дюжины с каждой стороны. Мы так и определили цену: за каждое английское по фунту, за каждое французское — пятьдесят пенсов.

— О господи.