Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

— Со мной никогда не знаешь, чего ждать, — сказал Олег и, протянув руку, погладил обтрепанный обшлаг моего пиджака. — Это всегда и интриговало тебя, разве нет? Это и заставляло возвращаться ко мне.

— Мне-то помнится, что не столько я возвращался к тебе, сколько ты вдруг появлялся у меня на пути.

— И появился опять, верно?

— И появился опять, — согласился я, совершенно отчетливо понимая, насколько опасным становится наш разговор.

— Тогда, наверное, настал мой черед полежать на кушетке. И тоже начать с признания: моя семейная жизнь знала гораздо лучшие дни. Валечка наставляет мне рога — может быть, и в эту минуту. Ну вот, сказал. Открыл некрасивую правду. А сверх того, я задолжал друзьям и знакомым безумные деньги. Скажем так: большинство моих прежних друзей обратились в знакомых, а прежние знакомые в большинстве своем перестали со мной здороваться. Сам видишь, жизнь преподает мне горькие уроки. Я уже не мальчишка, который жестоко с тобой обходился. Зато твои желания, об заклад побиться готов, остались прежними. Я прав? Послушай, жена нередко уходит на несколько часов — куда, мне даже догадываться неохота. После полудня квартира пустует. Ты не мог бы придумать распорядок наших встреч, который устроил бы нас обоих? Что скажешь, Набоков? Во имя добрых старых времен, а? Теперь-то мы можем устроить все по-людски.

В его испещренных золотистыми блестками глазах читалась мольба, игнорировать которую я не мог. Сколь многое отдал бы я в 1915-м, чтобы увидеть его таким приниженно смиренным, однако год стоял, как справедливо отметил Олег, далеко не 1915-й, и окружавший нас мир переменился. Что не помешало мне с жестокостью посмаковать это мгновение.

— Ты же красивый малый, — сказал я ему. — Заведи любовницу. При твоей внешности от желающих стать ею отбоя не будет.

— Иногда мужчине нужна не любовница, а что-то другое.

Как это ни удивительно, я засмеялся.

— Я уже говорил тебе, жизнь у меня теперь довольно дея…

Он вдруг склонился надо мной и, прежде чем я успел сообразить, что происходит, поцеловал меня в губы.

Пять белых уток плыли поверх своих отражений.

С дороги Париж — Фонтенбло разглядеть можно было лишь их да старенькое, обшарпанное «такси Марне», стоявшее, перекосившись, посреди дикой травы.

В доме 27 по рю де Флёрюс Алиса расставила по столу стопочки с собственноручно изготовленным ею вином. Павлик вполголоса говорил что-то Гертруде, она вполголоса отвечала ему. Несмотря ни на что, написанный им портрет Алисы она купила, и за немалые деньги.

И у Алисы настроение нынче тоже было хорошее. Она поманила меня к себе, достала из большого испанского шкафа синий cahier [116] Тетрадь (фр.). из тех, какими пользуются школьники, и сообщила:

— Сегодня Душеньке хочется, чтобы вы взглянули на то, что она пишет, когда она пишет.

Я сказал Алисе, что для меня это высокая честь. Беседовать с Гертрудой мне доводилось редко, однако, по словам Алисы, великая женщина считала меня милым молодым человеком, а милых молодых людей она очень любила.

— Это лекция, которую Душенька собирается прочитать в Оксфорде, — пояснила Алиса, вручая мне тетрадь с такой же осторожностью, с какой священник обходится с ковчегом для мощей. — Вы учились в Оксфорде и должны точно сказать мне, что вы думаете о ее описанных здесь озарениях.

— Вообще-то, в Кембридже, — ответил я. — Впрочем, это разница несущественная. И разумеется, я скажу вам все, что думаю.

— Вы честный заика, — сказала Алиса. — И мы всегда полагаемся в этом на вас.

Я открыл тетрадку и начал читать то, что было написано в ней почерком на редкость детским: «Композиция есть сущность, которую видят все, живущие жизнью, совершаемой ими; они создают композицию, которая на время их жизни остается композицией времени, в котором они живут. Именно это и делает жизнь сущностью, которую они совершают». Я погадал, не заменила ли Алиса ее домодельное вино абсентом. Затем несколько раз перечитал эти фразы, но смысл их уяснить так и не смог.

Между тем Гертруда выговаривала молодому человеку, которого привел с собой Вирджил Томсон: бедняга совершил непростительный грех, признавшись, что он читал — мало того, с удовольствием — «Улисса».

— Зачем вы тратите на него время? — осведомилась Гертруда. В звучном голосе ее появились стальные нотки. — Этот ирландский пьянчуга — не кто иной, как второразрядный политикан, притворяющийся пятиразрядным писателем. Почему молодые люди все еще читают его? Может мне кто-нибудь объяснить?