Даниэль Кельман - Измеряя мир

Когда они уже были в пути, извержение вулкана Котопакси вызвало шторм на море, и поскольку капитан проигнорировал советы Гумбольдта — он испокон веку занимается морским делом, и это против всех правил, чтобы кто-то наводил критику на действия капитана по части навигации, члены команды могут быть за это даже вздернуты, — их снесло ветром, и они сильно отклонились от курса. Чтобы шторм на море не пропал для науки даром, Гумбольдт приказал привязать его к носу корабля на высоте пяти метров над морской поверхностью, где он измерял высоту волн в открытом море, вдали от берегов. Он провисел на носу целый день, с рассвета до ночи, с окуляром секстанта перед глазами. После этого он был, правда, немножко не в себе, но выглядел посвежевшим, румяным, был в веселом расположении духа и все никак не мог понять, почему матросы принимают его за морского дьявола.

А в порту Акапулько на причале стоял молодой человек с усиками. Его зовут Гомес, и он пишет во многие газеты как Новой Испании, так и своей европейской родины. Он испрашивает нижайшего позволения сопровождать господина графа в его поездке.

Не графа, сказал Бонплан, а всего лишь барона.

Так как он сам хочет описать свое путешествие, то ему это кажется излишним, сказал Гумбольдт и укоризненно посмотрел на Бонплана.

Гомес обещал стать тенью, призраком, практически невидимкой, но только чтобы наблюдать за тем, что требует особого свидетельства.

Гумбольдт решил для начала определить географическое положение портового города. Точный атлас Новой Испании, диктовал он Гомесу, лежа на спине и направив телескоп в ночное небо, может поспособствовать заселению колонии, ускорить покорение природы, направить судьбу страны на благоприятный путь развития. Он слышал, якобы один немецкий астроном рассчитал орбиту новой планеты. К сожалению, не представляется возможным узнать что-либо подробнее, газеты приходят сюда с большим опозданием. Иногда ему так хочется домой. Он опустил зрительную трубу и попросил Гомеса вычеркнуть обе последние фразы из того, что он записал.

Они снова отправились в горы. Бонплан справился с лихорадкой и немного отдохнул: он выглядел похудевшим и, несмотря на солнце, бледным, на лице появились первые морщины, а волосы заметно поредели по сравнению с прошлыми годами. Новым было и то, что у него появилась привычка грызть ногти, и время от времени он все еще покашливал, хотя больше по привычке. У него осталось совсем мало зубов, и ему трудно было есть.

Гумбольдт, напротив, казалось, нисколько не изменился. С прежней деловитостью работал он над составлением карты континента. Он пометил зоны растительности, понижающееся с увеличением высоты атмосферное давление, взаимное вкрапление горных пород внутри горы. Чтобы исследовать строение каменных пород, он протискивался в щели в скалах, которые были иногда такими узкими, что он несколько раз застревал в них и Бонплану приходилось вытаскивать его оттуда за ноги. Он влез на дерево, но под ним подломился сук, и Гумбольдт свалился на голову записывающему за ним все Гомесу.

А тот спросил Бонплана, что Гумбольдт за человек.

Он знает его лучше, чем кого-либо другого, сказал Бонплан. Лучше, чем собственную мать или отца, лучше, чем самого себя. Он никогда не стремился к этому специально, так уж сложилось само собой.

И?

Бонплан вздохнул. Он понятия не имеет.

Гомес спросил, как долго они уже находятся вместе в пути.

Он не знает, сказал Бонплан. Возможно, целую жизнь. Возможно, даже дольше.

Зачем он взвалил на себя все это?

Бонплан посмотрел на него воспаленными глазами.

Гомес не отставал. Зачем он взвалил это на себя? Почему он всего лишь ассистент?..

Не ассистент, сказал Бонплан. Сотрудник.

Почему он остается сотрудником этого человека на протяжении стольких лет и вопреки всем трудностям?

Бонплан задумался.

По многим причинам.

Например?

Собственно, сказал Бонплан, он всегда хотел уехать из Ля-Рошели. А потом как-то все вдруг совпало. Время проходит да абсурда быстро.

Это, сказал Гомес, не ответ.

Ему надо сейчас заняться кактусами, препарировать их. Бонплан повернулся к нему спиной и быстро вскарабкался на ближайший холм.

А Гумбольдт тем временем спустился в серебряные рудники Такско. Несколько дней он наблюдал за добычей серебра, проверял крепления в штольнях, простукивал породу, беседовал с добытчиками. В дыхательной маске и с рудничной лампой на лбу он действительно казался дьяволом. Везде, где бы он ни появлялся, рабочие падали на колени и взывали к Богу о помощи. Неоднократно начальникам участков приходилось спасать его от града камней.