Ален Роб-Грийе - Ластики

– Что вы сказали?

– Сегодня вторник, – повторяет Уоллес.

Она шевелит губами, глядя, как он говорит, недоверчиво таращится на него. Но решает оставить это без внимания: упрямым детям надо делать маленькие уступки.

– Ладно, пусть будет вторник. Ну вот, как я вам говорила, телефон не работает с… воскресенье, суббота, пятница…

– Вы говорите, мадам, – перебивает Уоллес, – что Даниэля Дюпона убил доктор Жюар?

– Ну да, говорю, мой мальчик! Впрочем, все и так знают, что он убийца; спросите хоть первого встречного. Ах, как я жалею теперь, что послушала месье Дюпона; он во что бы то ни стало хотел именно этого врача – знаете, он вообще все делал по-своему, и ему было безразлично, что я об этом думаю. Людей ведь не переделаешь, и нельзя теперь говорить о нем плохо… Я была здесь, мыла посуду после ужина, и вдруг слышу, он зовет со второго этажа; по дороге я заметила, что дверь открыта, та дверь, через которую вы вошли. Месье Дюпон стоял на площадке лестницы – живой, заметьте! – только левая рука у него была прижата к груди, и на ладони было немного крови. В другой руке он держал револьвер. Я замучилась, пока отмывала пятнышки крови, которые он оставил на ковре, и, наверно, часа два отстирывала покрывало кровати, на котором он лежал, когда я вернулась, – я ведь ходила звонить. Знаете, кровь так плохо отстирывается; хорошо еще, что рана не сильно кровоточила. Он мне сказал: «Мне только чуть задело руку, не беспокойтесь, ничего серьезного». Я хотела сама его перевязать, но он не позволил, упрямый был, – я вам говорила, – и послал меня вызывать этого окаянного врача, который увез его на машине. Он не хотел даже, чтобы ему помогли спуститься по лестнице! Сегодня с утра приехала я в эту клинику, привезла ему белье, и сразу поняла, что он умер. «Остановка сердца» – так он мне сказал, этот абортист! Очень даже просто сказал, мальчик мой. Я не стала его расспрашивать, но мне хотелось бы знать, кто же убил моего хозяина, если не он? И зачем только месье Дюпон меня не послушался…

Тон у нее почти торжествующий. Возможно, хозяин запрещал ей разговаривать, чтобы не оглохнуть от ее надсадного голоса, и теперь она наверстывает упущенное. Уоллес пытается разобраться в этом потоке слов. Похоже, пятна на ковре взволновали мадам Смит больше, чем рана хозяина. Она не стала проверять, действительно ли он ранен в руку; впрочем, Дюпон и не позволил ей разглядывать рану вблизи; а кровь на ладони мало что доказывает. Он был ранен в грудь и не сказал об этом старой экономке, чтобы не пугать ее. Он сумел обмануть ее, – удержался на ногах, самостоятельно дошел до машины «скорой помощи»; возможно, именно это усилие и стоило ему жизни. Во всяком случае, врач обязан был запретить ему это. Врача придется тщательно допросить.

«Клиника Жюара. Гинекология. Родовспоможение». Сестра, которая открыла ему, даже не пригласила его войти, разговаривала через дверь, готовясь вот-вот ее захлопнуть, словно сторож, боящийся, что чужак ворвется силой, и все же она не хотела отпускать его:

– Вы по какому делу, месье?

– Я бы хотел поговорить с доктором.

– Мадам Жюар у себя в кабинете, клиентов обычно принимает она.

– Но я не клиент, мне надо встретиться с самим доктором.

– Мадам Жюар тоже доктор. Она директор клиники и поэтому всегда в курсе всех…

Когда он наконец объяснил ей, что не нуждается в медицинских услугах, она замолкла, словно получив желаемое; и взглянула на него почти с высокомерной улыбкой человека, с самого начала знавшего, что от него требуется. Ее вежливость стала смахивать на наглость:

– Нет, месье, он не сказал, когда вернется. Передать ему, кто его спрашивал?

– Не надо, моя фамилия ему ничего не скажет. Он явственно расслышал: «Все они одинаковы!»

«…так он мне сказал, этот абортист…»

На ковре в коридоре второго этажа старая женщина показывает ему пять или шесть затертых, едва заметных пятнышек от неизвестно чего. Уоллес спрашивает, забрали ли вчерашние полицейские револьвер жертвы.

– Разумеется, нет! – восклицает мадам Смит. – Вы что думаете, я им позволила обчистить весь дом? Я положила револьвер обратно в ящик. Он ведь мог ему еще понадобиться.

Уоллес хотел бы взглянуть на револьвер. Экономка приводит его в спальню: это довольно большая комната, отличающаяся той же безликой и старомодной роскошью, что и весь дом, она увешана драпировками, гардинами, устлана коврами. Наверно, в особняке царила полная тишина, ведь здесь все предусмотрено для того, чтобы заглушить малейший шум. Может быть, Дюпон тоже носил войлочные шлепанцы? Как ему удавалось, не повышая голоса, общаться с глухой служанкой? Должно быть, привычка помогла. Уоллес замечает, что покрывало на кровати сменили – то, вчерашнее, невозможно было так идеально отчистить. Вокруг все так чисто и аккуратно, словно здесь ничего не произошло.