Николай Дежнев - Принцип неопределенности

— Шайтан! Руби его!

— Угомонись! — поставил его на место Жостя и, выхватив из рук Серпухина бумажник, сунул его в широкий карман кафтана.

Мокей зыркнул глазами по сторонам. Перед ним был уже виденный ранее, раскинувшийся на месте Манежа плац, только смотрел он теперь на него с противоположной стороны. У большого каменного моста через Неглинную стояла стража, за пустым пространствам площади виднелись уже знакомые ему крыши белокаменных усадеб, а поодаль — высокая маковка церкви Святого Николая Угодника. Бежать?.. Если даже удастся затеряться в переулках, дальше деваться некуда! Дом подьячего не найти, а и найдешь — Шепетуха первым делом выдаст его властям. Да еще с бритым лицом, да в цивильной одежде!..

Впрочем, вопрос с одежкой разрешился буквально через несколько минут. В закутке, служившем охране моста оружейной, Мокея заставили раздеться догола, так что очень скоро он вновь щеголял в грязных и рваных обносках. Сапоги дать пожалели, а лаптей не нашлось, поэтому в Кремль повели босым. На дворе стоял теплый и солнечный день, но камни брусчатки еще хранили накопленный за полгода холод. «Хорошо бы сразу повесили, — придушенно думал Серпухин, покорно плетясь за стрельцами, — а то потащат опять в пыточную, да и на колу сидеть, наверно, больно и уж очень неэстетично. Куда лучше петлю на шею — и всех делов!»

Однако на этот раз, миновав Троицкое подворье, свернули направо, к государеву дворцу. Вечерело, золотой диск солнца катился за Москву-реку. Обогнули храм Ивана Великого с упиравшейся в безоблачное небо столбообразной колокольней. Стрельцы шли молча, все больше хмурились. Только однажды Жостя остановился и вполголоса сказал:

— Слышь, Хавроша, сдается мне, зря мы его одежонку того…

— Сам об ентом думаю! — буркнул Хавроша, и оба как-то разом закручинились, но обратно не повернули, видно, жаба задушила.

Дворы бояр с каменными теремами остались в стороне, они вышли на площадь. Золотом горела крыша Благовещенского собора, весь изукрашенный резным белокаменным узором стоял строгий, как и надлежит усыпальнице князей, собор Архангельский. Сюда же выходили и фасады возведенных на высоком каменном подклете Золотой и Грановитой палат. Их объединяло Красное крыльцо с тремя лестницами и общая терраса. С того места, где остановились конвоиры, можно было видеть деревянные палаты сыновей Грозного Федора и Ивана, они стояли на укрепленной дубовыми сваями насыпи, на самом краю кремлевского холма.

Посовещавшись, стрельцы разделились. Жостя остался сторожить Серпухина, а Хавроша побежал к входу в подклет. В ожидании своей судьбы Мокей переминался с ноги на ногу, с тоской поглядывал на великолепие окружавших их строений. Долго ждать не пришлось. В помещении, в котором его заперли, царила кромешная темнота и пахло мышами. Продвигаясь ощупью, Серпухин обнаружил, что находится, скорее всего, в обычном чулане. О том же говорила и гладкая, без признаков решетки дверь. В дальнем от нее углу Мокей нашел нечто похожее на нары, заваленные грязным, тошнотворно пахнущим тряпьем, на котором, придышавшись, он и забылся. Не то чтобы заснул — уснуть при такой жизни можно только вечным сном, — а впал в забытье. Ни о чем не думал, ничего не загадывал, лежал, свернувшись калачиком. Так, должно быть, ощущают себя в этом мире звери, радующиеся уже тому, что им выпала минута относительной безопасности и покоя.

Сколько продолжалось это затишье, Мокей не знал, но настал момент, когда скрипнули дверные петли и в глаза ему ударил свет факела. Какие-то двое, кого он не разглядел, стащили его с нар и, взяв железной хваткой под руки, выволокли из чулана. По лестницам взбирались так споро, что Серпухин с непривычки задохнулся, еле успевал перебирать затекшими от лежания в неудобной позе ногами. Затем потянулись коридоры. По углам и в темных нишах мелькали серые тени, до него доносились приглушенные звуки голосов. Наконец распахнулась дверь, и все трое вступили в освещенную множеством свечей комнату. В следующее мгновение в нее вошел знакомый уже Серпухину чернец, но облаченный в богатые, отороченные мехом одежды.

Придавленный к полу, Мокей рухнул на колени. Какое-то время Грозный молча его разглядывал. Спросил с сомнением:

— Этот ли?..

— Этот, государь! — ответил эхом один из стоявших за спиной пленника стрельцов и пнул Серпухина для острастки носком сапога.

— Да, теперь и сам вижу, что он. Ну, здравствуй Мокейка! Вдоволь ли набегался? — Грозный опустился в поданное ему кресло. — Зачем же ты в бега-то пустился, собачья твоя голова? А с Гвоздем моим что сотворил? Он, поди, до сих пор в избе отлеживается, а может раб Божий и отойти. Добрый был заплечных дел мастер, умелый…