Сулейман Файяд - Живой мост

На рассвете следующего дня над разрушенным городом, в котором, казалось, вот-вот снова начнут взрываться бомбы и засвистят пули, раздался привычный призыв.

— Аллах велик! Просыпайтесь верующие! Спешите на молитву! Молитва полезнее сна! Спешите на молитву!

Жители Караме похоронили убитых и, забрав раненых, расселились по окрестным деревням.

В городе остались только мужчины, способные носить оружие. Все как один явились они к мечети и увидели шейха Ата. Он забрался на обломки стены и стоял, возвышаясь, словно минарет. Над руинами поплыл протяжный напев. Мусульмане усердно повторяли слова молитвы, а в это время их друзья христиане охраняли площадь.

После молитвы мужчины подошли к шейху, чтобы оказать ему знаки сыновнего повиновения. Но он, закатав рукава, поднял вверх свою жилистую руку и крикнул:

— Разве эта рука для того, чтобы ее целовать? Нет! Она для того, чтобы стрелять! Дайте мне винтовку! Научите держать ее. Клянусь аллахом, я буду с вами до последнего дня моей жизни!

Так шейх Ата стал партизаном.

Еще несколько часов бродили мы по развалинам Караме. Было очень жарко, и у меня началась головная боль. От усталости подкашивались ноги. Поэт чувствовал себя не лучше. Настало время поблагодарить нашего провожатого. Пора было возвращаться в Амман.

Каким удобным, показался нам «крейслер» — машина, предоставленная в наше распоряжение. Мягкие сиденья располагали к отдыху. Быстро проскочили примелькавшиеся руины. Вот и конец города.

Вдруг на холме возникла знакомая высокая фигура. Да, это был он, шейх Ата! Но теперь не один, а с пятью юношами федаинами.

Я и мой спутник, не сговариваясь, высунулись из окошек и приветственно замахали руками.

— Смотри, он не отвечает! — воскликнул поэт. — Презирает нас.

Словно в подтверждение этих слов мы увидели, как шейх Ата поднял винтовку. Затем до нас донесся звук выстрела.

Перевод О. Фроловой и И. Лебединского

Оставалось три ступеньки. Только три. А он не мог переступить их. С трудом перевел дыхание. Не потому, что устал. О нет! Он не устал: к гостинице подъехал на такси, в руках легкая корзинка, лестница невысокая, некрутая. Но последние движения как-то обессилили его, сломили решимость, вызвали дрожь в коленях.

Он поставил корзинку. Прислонился плечом к стене. «А может, вернуться?» Странная мысль, когда осталось всего три ступеньки. В голове будто гудел колокол: «Может, вернуться?»

Так уже было. Два года назад. Он стоял, разглядывая оставшиеся ступеньки, и задавал себе тот же вопрос: «Может, вернуться?» А через миг спускался к такси, чтобы поскорей уехать из Иерусалима…

«Неужели я снова смалодушничаю? Сбегу от бремени собственной лжи? Нет! Этому не бывать!» Словно невесть какую тяжесть, он поднял корзинку, с трудом, будто вытаскивая ноги из вязкого, засасывающего болота, переступил на следующую ступеньку. «Завтра скажу правду! О аллах, десять лет лжи! Я не могу больше! Не могу! Завтра! У каменного барьера Мандельбаумских ворот»…

Два года назад Али приезжал в Иерусалим, чтобы все рассказать матери. Но встретиться с ней оказалось выше его сил. Сколько было дано телеграмм: «Не волнуйся, мы живы, здоровы…» Мы — это он сам и сестренка Даляль. Для лжи не было оправдания. Он знал это. Знал и то, что с годами ложь разрастается. И все же не мог сказать правду. Правда убила бы старую, больную мать. Что было лучше — лгать или убить?

Вот почему два года назад Али так и не преодолел оставшиеся ступеньки, сбежал вниз и уехал. На следующее утро мать, наверно, ждала его у Мандельбаумских ворот. Стоя в толпе, вытягивала шею, пытаясь разглядеть его. Ей было тяжело не встретить сына. Но узнать правду было бы еще тяжелее…

Он лег на спину, положил ладони под голову. Темнота, как хищная птица, распростерла свои крылья. В комнате исчезли предметы. Исчезло все, кроме неотвязных мыслей.

Завтра у каменного барьера… О аллах! Он увидит ее ссохшееся морщинистое лицо, седые волосы, слезящиеся глаза, старческие руки… И, обняв ее, почувствует, как она затрепещет, словно обреченная на гибель птица… Что он скажет ей? Что?!

Али повернулся на бок. Сердце вибрировало, словно натянутая струна.