Альберто Васкес-Фигероа - Океан

Айза едва заметно покачала головой:

— Марадентро всегда были мужчинами. Помни, что я первая девочка, которая родилась в семье за последние четыре поколения.

— Пусть так, но ты все равно остаешься одной из Марадентро. В тебе течет моя кровь, кровь деда Езекиеля и многих других отважных мужчин, от начала времен бросавших вызов морю. А ты знаешь, что твой прадед Захариас проложил путь в Китай вокруг Огненного мыса и прошел им восемнадцать раз?

Айза уже не раз слышала об этом. Она знала на память все истории о прадеде Захариасе, потому что его приключениями до сих пор бредили все мальчишки семейства Пердомо. Однако она так ничего и не ответила отцу и позволила ему повторить свой рассказ, по большей части выдуманный, потому как историю эту вот уже несколько поколений подряд передавали из уст в уста и она неминуемо обросла необычайными подробностями. Айзе же было просто хорошо сидеть вот так, прижавшись к плечу отца, которого она всегда безгранично любила и считала своим самым храбрым защитником, чувствовать сильную руку, обнимавшую ее за плечи, и слышать глубокий, хрипловатый голос, которым он, сколько она себя помнила, отдавал распоряжения в доме.

И так, прижавшись к отцу, она задремала, а за нею сон сморил и его, и ни один из них не мог сказать, сколько времени они проспали, грезя о больших стаканах с водой, о холодном пиве и о бурных реках, пока с каждой минутой нарастающий шум, в какой-то миг превратившийся в вой трубы ангела Апокалипсиса, не заставил их проснуться и закричать от ужаса.

Он оказался огромен. Неимоверно, немыслимо высокий, длинный и мощный. Он сиял миллионами огней, протянувшихся от носа до кормы, и надвигался со скоростью курьерского поезда, готовый раздавить маленькое суденышко, каковому по злой воле случилось оказаться на его пути.

Он шел прямо на баркас, и уклониться от столкновения было невозможно, а высоченный и острый форштевень был занесен словно карающий меч божий, который одним ударом покончит с лодкой и ее маленькой командой.

Они кричали что есть мочи, но крики их, заглушаемые грохотом судовых машин и шумом винтов, вязли в ночной мгле. Они с ужасом смотрели, как чудовище из стали и света наваливается на «Исла-де-Лобос», чтобы одним-единственным толчком отправить его в пучину. Однако в самый последний момент, то ли по капризу судьбы, то ли по воле деда Езекиеля, который слегка отвел руку рулевого, прекрасный корабль «Монголия» отклонился от курса вправо на один-единственный градус и прошел мимо в каких-то пятнадцати метрах.

Захваченный бешеным водоворотом, оставленным огромными винтами, баркас содрогнулся всем корпусом от носа до кормы, захватывая воду; его обшивка затрещала, в любую минуту готовая обнажить киль. Его бросало из стороны в сторону, от чего Марадентро крепко вцепились друг в друга, чтобы не вылететь в море. Баркас собрал все оставшиеся у него силы, чтобы в последний раз дать отпор пробудившемуся от глубокого сна океану, и, смертельно раненный, закачался на постепенно затихающей волне.

Это была его лебединая песня, и он это знал.

Теперь «Исла-де-Лобос» был мертв. Окончательно и бесповоротно. Он потерял способность бороться, когда винты «Монголии» разбудили океан и он, разозлившись, вспенил волны, захлестнувшие борта лодки. Хрупкое равновесие, которое до сих пор каким-то чудом удавалось удерживать баркасу, было нарушено.

После того как из его тела жестоко вырвали мачту, баркас превратился в агонизирующего буйвола, которого теперь нужно было добить, чтобы закончить наконец его мучения. От него беспрерывно отваливались доски, словно куски мяса от костей разлагающегося трупа, и никакая сила не могла уже вернуть его к жизни.

Как однажды сказал Абелай Пердомо, настроение баркаса, его чувства лучше всего передавались посредством руля. И вот теперь душа покинула старую лодку, и руль ее превратился всего лишь в деревянное колесо, которое уже не реагировало на команды.

В движении сломанного ствола дерева, ветки или пустой бутылки было теперь больше смысла, чем в движении «Исла-де-Лобос», давшего крен на левый борт и слегка притопившего нос.

Пердомо теперь пришлось спустить главную мачту, которая из помощницы превратилась во врага, угрожающего потопить останки баркаса. И эту мачту они изрубили и сожгли в печке, получив еще немного драгоценной пресной воды.