Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

Про такую вещь, как «унисекс», они, к счастью, пока не знали.

Сначала ему предстояло посидеть на семинаре по стилистике английского языка, дабы познакомиться со студентами и плавно влиться в преподавательский процесс. Работа на инфаке его не смущала, поскольку язык – он и есть язык, и никаких технических новшеств, связанных с возможным опережением своего времени, там быть не могло. В общем, в преподавании английского языка Сергей никаких сложностей не предвидел.

– В свете борьбы с иностранными заимствованиями… – бубнил прыщавый низкорослый четверокурсник, – большое значение имеют труды Пешковского. Слова «турник», «калоши» и… – тут он запнулся. Видимо, преданности революционному делу было недостаточно, чтобы выучить все примеры.

– Трансляция! – послышался шепот сбоку от Сергея.

Полная круглолицая преподавательница постучала карандашом по столу.

– Товарищ… то есть комрад Секретарева! Не подсказывайте. Ноу промтинг, плиз, – сказала она, ничуть не заботясь о том, чтобы ее произношение хоть в чем-то походило на английское. – Комрад Кутузов. Плиз, продолжайте.

– Этим и прочим словам, – воспрял духом «комрад» Кутузов, – должна быть объявлена решительная борьба. Исконно русские слова – «мокроступы», «палка для вращения»… то есть советские люди должны противопоставить их словам, которые навязывает нам враждебный капиталистический мир.

Сергей вытаращил глаза. Вот это да! Уж, казалось бы, что может быть дальше от идеологии, чем изучение иностранного языка, но нет! Советские коммунисты и тут не дремали! Ударим палкой для вращения по идеологически невыдержанному турнику! Не лезьте к нам, французы, со своими «галошами», или, что еще хуже, с «калошами», поскольку они развращают советских людей, напоминая им о беззаботной жизни легкомысленных французов на Лазурном берегу. Небось они и не вспоминают там, что жизнь есть классовая борьба, и даже свои калоши редко надевают, идя на пляж. А вот мокроступы – это по-нашему, по-советски! Сразу вспомнишь про мокрую слякоть и моментально станешь готов к борьбе за дело коммунизма, да не просто коммунизма, а коммунизма во всем мире!

Он прикинул, сколько заимствований вошло в русский язык в двадцать первом веке, и печально посмотрел на студентов. Лучше им об этом не знать, пожалуй.

После занятия преподаватель Зинаида Трофимовна Захарова решила проверить Сергея на знание английского.

– Итак, – свысока начала она по-английски, желая поставить на место молодого неопытного выпускника и пообломать ему его московские крылышки, – вы есть заканчиватель московского высокого образовательного учреждения?

Английский Сергей знал безупречно, и не только по учебникам. Он несколько раз смотался вместе с отцом в Америку к его другу, инженеру, да и у банка, в котором он работал, не было недостатка в английских и американских партнерах.

– Вы имеете в виду – выпускник московского вуза? – машинально поправил он ее с безукоризненным английским произношением. – Кстати, почему семинар по стилистике английского языка велся по-русски? И должен ли я тоже вести занятия на русском языке?

На ее лице мелькнуло изумление, но только на секунду. Зинаида Трофимовна тут же овладела собой, снисходительно кивнула головой и, сказав «по-английски»:

– Само собой разумеется, что я тоже хорошо сама себя чувствую, – величественной походкой направилась к кафедре.

Остолбеневший Сергей смог только развести руками. Пока он переваривал последнюю фразу старшего товарища и где-то даже наставника, к нему подошла «комрад» Секретарева со своей соседкой по парте. Они тоже слышали этот весьма содержательный разговор.

– А вы у нас будете что-то вести? – застенчиво спросила Секретарева. Ее подруга, симпатичная курносая девушка, молча улыбалась, рассматривая его.

– Если вы не против, – галантно поклонился Сергей.

– По-моему, она даже не поняла, что вы ей сказали, – вдруг фыркнула соседка Секретаревой и доброжелательно посмотрела на него. Сергей улыбнулся в ответ и, предвкушая содержательные семинары, понесся на физмат.

Деда он увидел, как только вошел на кафедру. Он оторвал взгляд от толстой тетради, видимо с лекциями, и недовольно посмотрел на внука. Сергей несколько оробел, несмотря на то, что сейчас он был всего на три года младше его: деду, который, правда, не то что дедом, даже отцом еще не был, было тридцать, а Сергею – двадцать семь. Он узнал его по отсутствию фаланги мизинца на левой руке – оторвало фугасом на войне.