Ясмина Хадра - Теракт

— Судя по всему, вы нездоровы, господин Джаафари.

Локоть подламывается, и я падаю обратно на подушку.

— Вы в этой комнате уже два дня и ни разу не вышли.

— Кто вы?

— Хозяин гостиницы. Горничная…

— Что вам нужно?

— Убедиться, что с вами все в порядке.

— Зачем?

— Вы приехали два дня назад. Поселились в этом номере и закрыли за собой дверь на два оборота. Бывает, конечно, что наши постояльцы так делают, но…

— Со мной все в порядке.

Хозяин выпрямляется с угодливым видом. Он не знает, что сказать в ответ, обходит кровать и открывает окно. Свежий воздух врывается в комнату, оживляет меня. Я дышу, дышу глубоко, кровь начинает стучать в висках.

Хозяин машинально поправляет одеяло у меня в ногах. Он внимательно смотрит на меня и, кашлянув в кулак, произносит:

— У нас хороший врач, господин Джаафари. Если хотите, можно его вызвать.

— Я сам врач, — отвечаю я тупо, рывком вставая с постели.

Мои колени сталкиваются, и я, не удержавшись на ногах, тяжело опускаюсь на край кровати; подпираю щеки ладонями. Хозяин гостиницы смущен моей наготой, едва прикрытой плавками. Он бормочет что-то неразборчивое и, пятясь, выходит из комнаты.

Постепенно мысли упорядочиваются; возвращается память. Я вспоминаю, как, рискуя сломать шею, вылетел из Кафр-Канны, как в районе Афулы схлопотал штраф за превышение скорости, как в полубреду добрался до Тель-Авива. Ночь застала меня на въезде в город. Я затормозил у первой попавшейся гостиницы. О том, чтобы возвращаться домой и снова копаться в обмане величиной с жизнь, не могло быть и речи. По дороге, вдавив педаль газа в пол кабины, закладывая виражи с отчаянным визгом покрышек, который отдавался у меня в мозгу предсмертным воем многоголового чудовища, я проклинал все на свете и себя тоже. Я словно пытался, стиснув зубы, преодолеть звуковой барьер, обратить в пыль точку моего невозврата, распасться на молекулы вслед за ставшим трухой самолюбием. Казалось, ничто уже не в силах удержать меня, примирить с грядущими днями. Да и какими днями? Есть ли жизнь после клятвопреступления, воскресение после бесчестья? Я чувствовал себя до такой степени ничтожным и смешным, что мысль о снисхождении к собственной участи меня бы точно добила. Когда в ушах у меня всплывал голос Аббаса, я жал на газ с такой яростью, что мотор взвывал. Я ничего не хотел слышать, кроме визга колес на резких поворотах да шипения горчайшей тоски, что глодала мое нутро с ненасытностью кислотной ванны. Я не находил себе оправдания, вернее, не искал его — мне не было оправдания. Я растворялся в досаде, желавшей поглотить меня без остатка, жаждавшей, чтобы я целиком стал ею — до кончиков ногтей, до последнего волоса.

Гостиница убогая. Неоновая вывеска вот-вот погаснет. Я вошел в номер, как покоряются неизбежному злу. Приняв обжигающий душ, поужинал в каком-то бистро неподалеку, после чего усердно напился в гнусном баре. Убил кучу времени, чтобы найти дорогу обратно. Оказавшись у себя в номере, внезапно провалился в пропасть.

Осторожно, по стеночке, я добираюсь до ванной. Тело слушается только наполовину. Подкатывает тошнота, в глазах мутится, голод плющит, точно каток; такое ощущение, будто я бреду в каком-то облаке. Два дня я проспал в этой отвратной комнате — без снов, без памяти; две ночи протухал под простынями, обвившими мое тело, словно саван… Боже мой, что же со мной делается?

Из зеркала на меня смотрит исстрадавшееся лицо, отросшая щетина безобразит его еще больше. На фоне желтовато-зеленых теней вокруг глаз белки кажутся особенно яркими, щеки — впалыми. Ни дать ни взять псих, только-только очухавшийся от припадка безумия.

Я долго пью прямо из крана, потом забираюсь в душ и неподвижно стою под струей воды, пока ко мне не возвращается хоть какое-то подобие душевного равновесия.

Хозяин скребется в дверь, проверяя, не впал ли я снова в алкогольную кому. С облегчением слышит, как я бурчу что-то в ответ, и удаляется на цыпочках. Я одеваюсь и, все еще чувствуя себя разбитым, выхожу из гостиницы, чтобы подкрепиться.

Я заснул на скамейке в маленьком, залитом солнцем парке, убаюканный шорохом листвы.

Проснувшись, я вижу, что уже почти стемнело. Я не знаю, куда себя деть, что делать со своим одиночеством. Мобильный телефон я забыл дома, часы тоже. Мне вдруг становится страшно наедине с собой. Я больше не доверяю человеку, который не разглядел, как на него надвигается несчастье. Но и взгляды других пока для меня невыносимы. Вот и хорошо, что забыл мобильный, говорю я себе. С трудом представляю, как бы я в этом состоянии с кем-то говорил. Ким, скорее всего, еще больше разбередила бы мою рану; Навеед стал бы изо всех сил подыскивать оправдание, которого мне не нужно. И все же тишина меня убивает. В опустевшем парке я будто один на всем белом свете, как обломок кораблекрушения, выброшенный волнами на погибельный берег.