Сэйс Нотебоом - День поминовения

Что он видел, так это смущение Артура, которому хотелось поскорее уйти, но прежде услышать мнение о своей спутнице, хотя высказывать его вслух Арно, разумеется, не станет. И о каком мнении может быть речь, если Элик не произносит ни слова, и вообще не похоже, чтобы она собиралась заговорить, у нее слишком закрытое, слишком упрямое лицо.

Чего он не видел, так это мыслей Элик, занятой составлением своей собственной инвентарной описи. Пока перед ней сидел незнакомый ей человек, она могла распоряжаться им на свое усмотрение. Так, хозяина дома в его толстых очках, сверкавших столь устрашающе, чью голову окружал нимб из торчавших во все стороны волос, она превратила в жуткого чародея, оккультиста-обскурантиста. Словно почувствовав это и словно желая подыграть ее фантазиям, Арно Тик разразился тирадой о символике оранжевого цвета.

Артур прекрасно знал, что оккультизм абсолютно чужд его другу, но те, кто поддавался воздействию ораторского дара Арно, были склонны отождествлять философа с его речами. У него была очень нарочитая манера говорить, весь его массивный торс раскачивался в такт потоку слов, руки так и летали по воздуху, отгоняя те неправильные образы, которые могли возникнуть в воображении слушателя, чтобы они не помешали дальнейшим рассуждениям. Говорил ли он о гностицизме Гитлера или об орфографической реформе, о величии «Рабочего» Юнгера, неповторимости карпа в пивном тесте или о теневых сторонах Пруста, выбирал ли он рискованную тему или забавную, серьезную, поверхностную или труднодоступную — стратегия его красноречия была одна и та же: прекрасный язык, искрометные фразы, музыкальная интонация, чередование престо и анданте, от пулеметных очередей стаккато до смертельного оружия риторики — тщательно вымеренного молчания. Таким образом, наши двое голландцев, зашедших в этот дом всего-навсего попросить машину для первой в их жизни совместной поездки, попали под водопад оранжевого цвета, среднего между желтым и красным, который, разумеется, не случайно стал символом королевской семьи. Как на американских горках, они то взмывали к небесному золоту, то ухали вниз, ныряя в красноту земли, от шафраново-желтого цвета буддийских монахов их несло к оранжевым одеяниям, которые наверняка должен был носить Дионис, соответственно от верности к измене, от похоти к одухотворенности, и, таким образом, ко всему, что только есть на свете увлекательного.

— А еще шлейф у Елены, — сказала Элик. — И крест рыцарей ордена Святого Духа.

Артур заметил, как загорелись глаза у Арно.

— Какой такой шлейф у Елены?

— О нем упоминает Вергилий. Тоже шафрановый.

— Гм.

Этот камушек всколыхнул новую волну в затихшем было пруду, и через некоторое время Арно Тик уже всерьез увлекся разговором с этой поразительной голландкой, которую привел с собой его тихоня-друг Даане.

История, курс по Гегелю (только не это!), диссертация (вот это да!), средние века (восхитительно!), как челнок на ткацком станке носились туда-сюда вопросы и ответы между шрамом и сверкающими очками; названия книг, имена, понятия — Артур оказался вне этого разговора, а между тем на улице тоже происходили изменения: свет, пока еще незаметно, с каждой секундой становился слабее и слабее. Артуру хотелось уйти, но хотелось и остаться. То ли из-за немецкого языка, то ли по другой причине, но ему казалось, что голос Элик сейчас стал другим, более темным, да и сама она стала другой, словно ускользнула от него. Не успел он с ней познакомиться — а она уже в другом месте.

Говорить на чужом языке, размышлял Артур, — значит имитировать других, и не только в смысле произнесения необычных звуков, но и во многих других аспектах. Владение иностранными языками связано и с амбициями, и с наблюдательностью, и с освоением интонаций и всей манеры поведения людей, которые говорили на этом языке до тебя. Амбиции — в том, чтобы на тебя не показывали пальцем и не говорили «вон, смотрите, иностранец». В этом смысле он был противоположностью Арно, который казался голым, когда ему приходилось говорить по-французски или по-английски, голым и безоружным, ибо лишался при этом своего важнейшего инструмента. Нельзя сказать, чтобы Арно расстраивался из-за этого, он был достаточно уверен в собственном знании предмета разговора. А за Элик Оранье Артур такого свойства не знал, для человека, который так молод, это было бы странно.

Сейчас же казалось, будто они на сцене, он видел, что ей льстит внимание Арно, ее голос звучал мелодично, словно виолончель, может быть, поэтому Артур и перестал вникать в слова, а слушал их диалог как музыку, речитатив-дуэт для альта с баритоном, причем распеваемый текст полностью ускользал от его внимания. Он заметил, что их жестикуляция тоже стала согласованной, так что, Господи Боже мой, разговор превратился и в своего рода балет, невидимые стрелы летали от одного собеседника к другому, нет, братцы, этому надо положить конец.