Франсуа Нурисье - Праздник отцов

— А вам не кажется, что вы все невероятно раздуваете, все эти не представляющие ничего особенного трудности. Это же ведь просто классический случай. Конфликт поколений, только и всего! Стоит ли так уж драматизировать?

— Ты вот выглядишь вполне счастливой…

— Это точно. Мне повезло!

— Видишь ли, вот уже четыре или пять лет он мне кажется несчастным. Он и является таковым. А я вместе с ним. Я едва-едва осмеливаюсь говорить с ним, а о том, чтобы прикоснуться к нему, уже и не помышляю. Все-таки хочется иногда приласкать сына, даже если ты не любитель телячьих нежностей. Посмотри на себя: ты даже об этом не думаешь, но на протяжении вечера я видел, как ты уже раз десять…

Она раздраженно перебила меня:

— Абсолютно никакой связи! О чем вы говорите?

Николь погладила ее по волосам и огорченно сказала: «Успокойся, моя Нис, успокойся…» Потом, обращаясь ко мне: «Извини нас. Уже поздно».

Беренис, раскрасневшаяся, с вызовом глядела на меня. Я почувствовал, что опять, становлюсь ужасно взрослым.

— Почему ты так сердишься?

— Если вы не понимаете…

Она резко встала, отвернулась так, что волосы метнулись по плечам, сделала три шага и скрылась за ближайшей дверью.

— Видишь, — констатировала Николь, — девочка тоже с характером.

Я уговорил их не провожать меня. По телефону вызвали такси. Те три или четыре минуты, пока его ждали, прошли в обмене ничего не значащими фразами. Я достиг, подумалось мне, крайней точки усталости. Я склонился над рукой Николь Лапейра, как шесть часов назад в университете, но, прощаясь, не пытался встретиться с ней глазами. Проводил меня до сада и открыл решетку ее муж; машина уже ждала меня, и белая струя выхлопных газов распространяла в ночи свой отвратительный запах.

То, что в момент, когда я позвонил в шесть часов, у Сабины оказался мужчина, чей незнакомый голос ответил и так естественно произнес «Люка», мне было совершенно безразлично. Какую бы то ни было, обоснованную или необоснованную, ревность я перестал испытывать уже давно, на исходе нашей совместной с ней жизни. Вот только Люка? Неужели со своими мужчинами она занимается любовью дома? А Люка прислушивается ночью к шуму за перегородкой? Или же они только заезжают и увозят его мать за город? Или речь идет о приятельстве, об удобной и уже старинной привычке, о человеке, которого Люка называет по имени? Он противопоставляет мне такую безукоризненную в своей непроницаемости сдержанность, причем гордится этим, что у меня возникает искушение представить себе за ней некую вторую жизнь, — впрочем, что я говорю: первую жизнь — со своим ритуалом, со своими шутками, секретами, поездками воскресным утром на природу, вечерними походами в кино. Тайна, в которую я не посвящен, вырастает до размеров собора. И Люка, усердный прихожанин, преисполненный неведомой мне набожности, пробирается в ней с опущенными плечами. Он скользит между нами, как бывалый лоцман, плотно сжав губы, с сердцем, разделенным между обоими тяжущимися. Слишком уж он податлив, Люка, слишком рано его самоуважение стало подвергаться испытаниям: жизнь не оставит от него камня на камне. Эта ли комната казалась мне такой роскошной сегодня днем и такой душной? Она отталкивает меня от себя со всей силой предлагаемого ею комфорта. Не очень-то приятное занятие: ворочаться часа два в постели, вспоминая глупости, совершенные на протяжении целого вечера, и обдумывая вопросы, которые следовало бы задать, и ответы, которые можно было бы получить. Кроме того, мне кажется, что сегодня вечером я в чем-то обманул Люка, растратил принадлежащий ему капитал. Я вытаскиваю из холодильника, замаскированного под ларь в стиле Людовика XV, бутылку воды и пью из нее большими глотками. Может быть, ходьба поможет мне успокоиться. Я быстро спускаюсь по выстланной разноцветными коврами лестнице. Когда я выскакиваю в холл, ночной портье смотрит на меня, вытаращив глаза.

— Месье знает, какая на улице температура? Месье не следует выходить в такой одежде. Подождите!

Да, я жду его, рассматривая план Б., висящий в рамке на одной из стен. «Художественный» план, усеянный готическими стрелками, барочными фронтонами, с лирой, указывающей местонахождение концертного зала, и ревущим львом — местонахождение зоосада. Без особого труда отыскиваю Эльфенштрассе, где живут Лапейра.

Я всегда неплохо разбирался в планах и картах. Это не очень далеко. Долгой дорога показалась мне из-за объезда улиц с односторонним движением и из-за беседы с председательницей.