Костас Кодзяс - Забой номер семь

– Ты вычеркнул нас из списков, – возразил один из рабочих.

– Фамилии указали в конторе. Из утренней смены тоже уволили многих. Компании туго приходится.

Со всех сторон посыпались насмешки:

– Ты сказал, Лукас, туго приходится? Пусть тогда нас пошлют продавать тот уголь, что мы добываем…

– Компания выручает по пятьсот драхм за топну, – добавил другой.

Видно было, что десятник нервничает. Он вытащил изо рта стебелек базилика и ехидно заметил:

– Ты, бедняга, не умеешь даже расписаться, а корчишь из себя бухгалтера!

Рабочий с презрением посмотрел на Лукаса.

– Вашей хитрой науке я не обучен, потому что не ходил в школу. Но уж считать-то я как-нибудь умею. Один забойщик и два проходчика выдают на-гора по крайней мере десять тонн за восемь часов. Это примерно пять тысяч драхм. А что мы с того имеем? Гроши.

Лукас опять бросил нетерпеливый взгляд на галереи.

– Ну ладно, – попытался он прекратить спор. – Если хотите, отправляйтесь в контору и там высказывайте свое недовольство, – прибавил он, чтобы избавиться от рабочих, и закрыл склад на замок.

Но уволенные снова подняли крик.

– Никуда мы не пойдем!

– Мы не сдвинемся с места, пока с нами не рассчитаются.

– Да брось, что попусту слова тратить, – сказал пожилой рабочий с продолговатым лицом. – Послезавтра поговорим об этом.

– Он прав. Только забастовка вправит им мозги.

– Вот именно, – подтвердил пожилой рабочий и повернулся к Лукасу. – Конец тоннам – конец и сотням тысяч драхм, которые получает каждый день компания.

– А мне какое дело? – бросил равнодушно Лукас.

– Как же! Ты ведь рассуждаешь, точно сам акционер, – насмешлива заметил пожилой рабочий.

В это время к ним подошел Кацабас. Он торопился и тяжело дышал. Шахтеры тотчас оставили Лукаса и окружили Кацабаса. Посыпались вопросы. Некоторое время Кацабас молча стоял, переводя дух. Потом, распрямив сутулую спину, крикнул, чтобы все замолчали. Он сообщил, что забастовочный комитет утвердил следующие основные требования: компания должна выплатить задолженность до заработной плате и пособие; принять на работу всех уволенных шахтеров; увеличить пособие за вредность с пяти драхм в день до двенадцати.

Он говорил сухо, сдержанно. И даже когда он сказал в заключение, что предстоит жестокая борьба и что все должны вооружиться мужеством и верой, голос его звучал так же спокойно.

Он всегда был замкнутым, хмурым человеком. Много лет назад он потерял жену, умершую от белокровия. Три раза его арестовывали и ссылали, последний раз в конце гражданской войны. Вернувшись, он узнал, что обе его дочери стали проститутками. Старшая уехала в провинцию с какой-то подозрительной балетной труппой. Младшую он разыскал в одном из тысяч заведений, которыми кишмя кишат Афины. Снаружи красовалась вывеска: «Люси-Сорагья». Он вошел. Его дочка, полуодетая, весело смеялась и курила. При виде отца она растерялась.

Кацабас пристроился на диване рядом с каким-то солдатом и, не произнося ни слова, смотрел на нее. Взгляд его выражал бесконечное страдание. Солдат встал и попросил, чтобы малютка пошла с ним: видно, испугался, что ее уведет сосед. Поднялась с места и его дочь. Кацабас низко опустил голову и ушел, не оглянувшись.

Он жил в поселке один и много сил отдавал профсоюзной работе. Почти каждый месяц асфалия находила какой-нибудь предлог, чтобы арестовать его. Кацабаса держали несколько суток, но затем отпускали благодаря энергичным действиям его товарищей. О своей семье он никогда ни с кем не говорил: Лишь изредка, не выдержав, бурчал с горькой иронией: «Родина! Религия! Семья!»

Кацабас достал из кармана погашенную сигарету и наклонился к соседу, чтобы прикурить. Опять посыпались вопросы. Кацабас смотрел на шахтеров сумрачно и серьезно.

– Болтовней делу не поможешь, – сказал он. – Компания попытается привезти рабочих из других мест. Мы займем на рассвете все дороги в округе… – Он помолчал немного, выпуская клубы дыма, и его худое лицо при этом сморщилось. – К черту! – добавил он с негодованием, словно отвечая на мучившую его мысль.

Между тем Лукас приближался к первой галерее. Он прошел мимо группы женщин, которые, увидев его, принялись работать с особым рвением, и остановился около деревянной стойки. Прислонившись к ней спиной, он со странной улыбкой наблюдал за работницами. В уголке его губ торчал обкусанный стебелек базилика.

В нескольких метрах от него Катерина отгребала лопатой уголь. Она стояла спиной, не замечая Лукаса.