Костас Кодзяс - Забой номер семь

Изборожденное морщинами лицо Старика стало серьезным. Не шевелясь, стоял он в двух шагах от Стефаноса, стараясь побороть свое волнение. Но руки его дрожали, когда он здоровался с другом.

– Добро пожаловать, товарищ, – пробормотал он: ему хотелось, чтобы его приветствие звучало торжественно. – Бой был жестоким… – И запнулся, так как понял, что слова неуместны в эту минуту. Тяжело дыша, Старик оперся руками о стол и расправил грудь. Он казался необыкновенно суровым. Стефанос, побледнев, смотрел на пего. – Дай бог здоровья нашей партии, – прошептал Старик. – Она воспитала мужественных людей… Позволь обнять тебя, Стефанос.

На глазах у обоих навернулись слезы. Приблизившись к Стефаносу, старый шахтер обнял его и поцеловал.

Тасия молча наблюдала за ними. Лицо ее, как всегда, не выражало никаких чувств. Печально покачав головой, она заперла дверь и подошла к девочкам, чтобы прикрыть их. С улицы доносилась грустная песня:

Было решено начать забастовку на шахте Фармакиса в среду. В понедельник после обеда рабочая комиссия в полном составе посетила некоего министра и попросила его помощи. Он был против забастовки и обещал заставить компанию выплатить задержанную заработную плату. Через час министр попивал прохладительные напитки на приеме в иностранном посольстве и, изощряясь в остроумии, говорил своей собеседнице, что с тех пор, как он стал во главе министерства, его преследует запах пота от ног рабочих и невольно он вспоминает времена армейской службы. (Сам он, бывший профсоюзный деятель, в период диктатуры присосавшийся как пиявка к союзникам, не отличался любовью к чистоте и частенько ленился мыть ноги.) В тот день компания уволила шестьдесят рабочих. Положение еще больше обострилось. Все почувствовали, что предстоит жестокая борьба. Между тем профсоюзная касса могла оказать своим членам лишь незначительную помощь, а лавочники в поселке давно перестали отпускать шахтерам в кредит. Если забастовка затянется, угроза голода нависнет над двумя сотнями семей.

Перед отъездом в Салоники озабоченный Фармакис нанес визит своему свату. Георгиадис, высокий, хорошо сохранившийся старик с пышной седой шевелюрой, много лет проживший в Европе, любил поболтать о традициях английской аристократии. Окрестив неотесанного свекра своей дочери Цанакой, [39]он относился к нему иронически. Но ярость Фармакиса в тот вечер привела его в восторг, и оп изображал потом жене всю сцену, подражая простонародному говору свата.

Глава партии независимых вдруг услышал крики в передней, и к нему в кабинет, как медведь, ввалился его родственник, хотя служанка, по приказанию хозяина, отвечала по телефону Фармакису, что господина председателя нет дома. Лицо Георгиадиса приняло самодовольное выражение (самодовольство столь же неотъемлемо от политических деятелей нашей страны, как стетоскоп от врача), и он начал красноречиво разглагольствовать о статистических данных ЮНЕСКО, махинациях какого-то депутата, вышедшего из их партии, красотах острова Капри и любовных похождениях принцессы Маргариты. Фармакис вертелся как на иголках и бормотал себе под нос: «Если бы я мог задушить эту каналью!» Между прочим Георгиадис сообщил ему, что комитет национального восстановления окончательно отклонил просьбу Фармакиса о субсидии. Американцы решили, с улыбкой объяснил он, сократить добычу греческого угля, так как они заинтересованы в сбыте своей нефти.

– Лишь в том случае, если… – начал Георгиадис.

– Понятно, понятно, – перебил его Фармакис. – Если я по дешевке уступлю несколько своих шахт американской компании… Это шантаж. Я так и знал, – прибавил он тихо.

– Та же судьба ждет все греческие предприятия. Международный капитал, дорогой мой, помогает развитию экономики. – И вождь независимых принялся разъяснять ему преимущества новой экономической политики.

Потеряв дар речи, Фармакис смотрел на своего свата. И лишь когда тот довел до его сведения, что ему удалось добиться небольшого займа в одном из банков, он дал выход своему негодованию. Он поносил всех политических деятелей, называя их подлецами и лакеями американцев, способными только ходить на задних лапах, красить ногти, как женщины, картавить и сорить деньгами, – в последние слова, адресуя их свату, он вложил все свое презрение. Фармакис настолько увлекся, что чуть не вывалил Георгиадису в лицо, что дочь его – проститутка, но вовремя спохватился. Развалившись в кресле, он раздвинул колени.