Карл Тиллер - Замыкая круг

Мы неподвижно стояли на крыльце, глядели ей вслед, пока машина не свернула за угол и навсегда не исчезла из виду. Тогда я спросила, кто же такая эта женщина, и ты ответил, что понятия не имеешь, в жизни ее не видал, а я ни с того ни с сего хихикнула и сказала, что, наверно, она узнала в тебе твоего отца (мама твоя никогда не говорила, кто твой отец, ни тебе, ни кому другому). Да, вполне возможно, сказал ты и тоже засмеялся.

В следующую секунду внутренний голос сказал мне, что вообще-то мое допущение не совсем уж неправдоподобно, а по изменившемуся выражению твоих глаз я сообразила, что ты пришел к такому же выводу, и поняла, что твое желание найти биологического отца куда сильнее, чем ты всегда старался нам внушить. Когда же я спросила, о чем ты думаешь, ты только пожал плечами и ответил, что ни о чем особенном, а когда я перехватила твой взгляд, как бы желая показать, что знаю, это неправда, ты приподнял брови и состроил вопросительную мину, этого было достаточно, чтобы я больше не допытывалась.

Кстати, когда я сразу после этого пришла за хлебом для тебя, бабушка встретила меня так же ласково и радостно, и хотя она наверняка поняла, что я вытолкала тебя вон, потому что стыдилась за нее, она словом не обмолвилась об этом инциденте, ни тогда, ни позднее. Умная, добрая бабушка. Почему-то, думая о ней, я всегда представляла себе маленький пенек, а когда рассказала тебе об этом, ты сказал, что прекрасно понимаешь, о чем я толкую, просто чтобы добавить: Пеньку можно доверять. Помню, я решила, что звучит чудно́, однако ж красиво.

Теперь про тот раз, когда мы сбежали от Юна

Мы думали, Юн лежит, отдыхает перед вечеринкой, и хотели всего-навсего немножко его напугать, но ничего не вышло, потому что зрелище, открывшееся перед нами, когда мы влезли на штабель досок и, стоя как куры на насесте, заглянули через подоконник в его комнату, настолько не соответствовало нашим ожиданиям, что мы напрочь забыли обо всем и замерли, вытаращив глаза.

Совершенно голый и блестящий от пота, он стоял припав к большому, темному контрабасу, вроде как усталый пьяница к плечу собутыльника. Всю комнату наполняла низкая, полнозвучная, густая, вибрирующая нота, которая все длилась и длилась и которая временами почему-то вспоминается мне, когда я пью красное вино из Риохи. Юн стоял с закрытыми глазами, рука, точно когтистая лапа хищной птицы, нависала над дрожащей струной, оцепенелая, указательный палец чуть приподнят, готовый тронуть струну еще раз. Но он ее не тронул, позволил ноте отзвучать до конца и сделал паузу, как бы ямку в музыке, а мы, замерев в неподвижности, стояли на позеленевших, мокрых от дождя и чуть скользких досках.

Будь я такой романтичной по натуре, как считает мой муж, я бы, наверно, все приукрасила и написала, что мы тихонько слезли со штабеля, задумчиво вышли из сада, прошагали к входной двери и что я, прежде чем нажать кнопку звонка, сказала что-то «великодушное», к примеру, нам, мол, незачем говорить Юну, что мы все видели, или еще «великодушней»: мол, когда-нибудь Юн станет большим музыкантом (вообще-то мы считали это вполне вероятным).

Но со мной обстоит не так скверно, как думает мой муж. Мы еще немного постояли на досках, а потом, переглянувшись с тобой и хихикнув, я протянула руку и подняла окно, осторожно и ровно настолько, чтобы можно было положить локти на подоконник и просунуть голову внутрь.

Мы не сказали ни слова. Даже когда Юн немного погодя заметил нас и его обычно бледное лицо залилось краской, не проронили ни слова. Просто смотрели на него, едва сдерживая смех, а когда он рывком задернул шторы (очертания наших физиономий наверняка проступали сквозь тонкую, хоть и непрозрачную ткань) и по-прежнему не было сказано ни слова, ни нами, ни им, прошло уже так много времени, что вообще было трудно что-нибудь сказать. Мы изо всех сил старались не расхохотаться, когда шли вокруг дома к входной двери, но не сумели, и, когда мы вошли, Юн был мрачный как туча. Ты целых полчаса умасливал его, уговаривал, только тогда он наконец вообще согласился пойти на вечеринку, ведь она вдруг стала неинтересной, а как только мы, туда пришли, решил сразу же вернуться домой, но ты, к его отчаянию, только пожал плечами и сказал: Да пожалуйста.

Он, конечно, не ушел, крепко напился, стал надоедливым, и когда под утро мы собрались домой и ему приспичило по дороге отлить, мы не стали его ждать, просто пошли дальше по дорожке, а свернув за угол и скрывшись из виду, рванули в лес, прямиком сквозь листву кустарников, только-только распустившуюся, но уже густую. Рванули как бы сквозь зеленый водопад, и я точно помню, что думала о каком-то фильме, где влюбленная пара сделала то же самое (возможно, о «Голубой лагуне», которая еще несколькими годами раньше была одним из моих любимых фильмов). Когда мы очутились на другой стороне, ты приложил палец к губам и прошептал «тсс!», и вскоре мы услыхали, как Юн топает мимо, веселый, как пьянчуги в плохих комедиях, а еще немного погодя он принялся звать нас по именам, сперва тихонько, потом громче, а под конец с яростью, даже с отчаянием. Он не уверен, что идет домой верной дорогой, шепнул ты мне на ухо.