Мо Янь: Большая грудь, широкий зад

Держа в руке истекающего кровью петуха, тётушка неторопливо поднялась. Оглянулась по сторонам, словно что-то ища. Прищурилась от яркого солнечного света. У Шоуси всё поплыло перед глазами. В воздухе висел удушливый запах софоры.

— Пошёл ты! — Это был голос тётушки Сунь. Чёрный петух кувырнулся в воздухе и тяжело шлёпнулся посреди двора.

Шоуси протяжно вздохнул и медленно снял руки со стены. Он вдруг вспомнил, что надо идти за Фань Санем, чтобы тот помог чёрной ослице, и уже собрался было двинуться дальше, но петух вдруг забил крыльями и каким-то чудом встал на ноги. От одного вида выщипанного хвоста и безобразно торчащей гузки Шоуси охватила паника. Из перерезанной шеи текла кровь, гребешок — когда-то красный, а теперь иссиня-белый — свесился набок. Но петух изо всех сил старался поднять голову. Старался что было мочи! Голова то поднималась, то падала, безвольно болтаясь. После нескольких попыток ему таки удалось поднять её, но она качалась из стороны в сторону. Петух опустился на землю, в клюве и в ране на шее пузырилась кровь. Золотистыми звёздочками блестели глаза. Немного обеспокоенная тётушка Сунь вытерла руки о траву. Казалось, она что-то жевала, хотя на самом деле во рту у неё ничего не было. Вдруг она смачно сплюнула и крикнула собакам:

— Ату его!

Шангуань Шоуси так и шлёпнулся задом на землю.

Когда он встал, держась за стену, во дворе Суней летели во все стороны чёрные перья, гордого петуха уже разодрали в клочья, кровь была повсюду. Собаки по-волчьи грызлись за петушиные потроха. Немые хлопали в ладоши и по-дурацки хохотали. Тётушка сидела у порога и попыхивала длинной трубкой, будто в глубоком раздумье.

Привлечённые еле слышным запахом, семеро девочек семьи Шангуань — Лайди (Ждём Братика), Чжаоди (Зовём Братика), Линди (Приводим Братика), Сянди (Думаем о Братике), Паньди (Надеемся на Братика), Няньди (Хотим Братика) и Цюди (Просим Братика) — выскользнули из восточной пристройки, где они обитали, и сгрудились под окном Шангуань Лу. Семь головок с растрёпанными волосами, в которых застряли сухие травинки, заглядывали, пытаясь понять, в чём дело. Мать сидит, откинувшись на кане и неспешно пощёлкивая арахис, — вроде бы ничего особенного. Но вот этот запах — явно тянет из окна матери. Лайди, которой уже исполнилось восемнадцать, первой поняла, что происходит. Мокрые от пота волосы матери, прикушенная до крови нижняя губа, страшно подёргивающийся живот и полная комната мух. Руки, лущившие орешки, извивались от боли, а сами орешки крошились на мелкие кусочки.

— Мама! — вырвалось у Лайди, и к горлу подступили рыдания.

Вслед за ней маму стали звать и остальные шестеро сестёр. Все расплакались. Разревелась и самая младшая, Цюди. Неуклюже перебирая ножками, сплошь в укусах блох и комаров, она побежала в комнату. Лайди догнала её и подхватила на руки. Не переставая реветь, Цюди сжала кулачки и стала колотить сестру по лицу:

— К маме хочу… К маме…

В носу у Лайди защипало, к горлу подкатил комок, и горячие слёзы хлынули из глаз.

— Не плачь, Цюди, не плачь, — похлопывала она сестрёнку по спине. — Мама родит нам маленького братика, беленького такого, пухленького…

Из комнаты донёсся слабый стон Шангуань Лу, она отрывисто проговорила:

— Лайди… уведи сестёр… Они маленькие ещё, не смыслят ничего, сама, что ли, не понимаешь…

В комнате что-то загремело, и Шангуань Лу взвыла от боли. Пятеро девочек вновь сгрудились у окна, а четырнадцатилетняя Линди громко вскрикнула:

— Мама, мамочка!..

Лайди опустила сестрёнку на землю и рванулась в комнату на маленьких ножках, которые начали было бинтовать, [15] По традиции одним из элементов женской красоты в старом Китае считалась маленькая ножка-«лотос». С этой целью девочкам бинтовали ноги для прекращения роста ступни. но перестали. Споткнувшись о гнилой порожек, она задела кузнечные мехи. Они упали и разбили синюю фарфоровую чашу для подаяний, в которой держали корм для кур. В испуге вскочив, Лайди увидела бабку. Та стояла на коленях в дыму от ароматических палочек перед образом Гуаньинь.

Дрожа всем телом, Лайди поправила мехи, потом стала бестолково собирать осколки, будто так можно было вернуть разбитой чаше первоначальный вид или как-то загладить вину. Бабка стремительно вскочила. Она покачивалась из стороны в сторону, как старая перекормленная кобыла, голова у неё яростно подрагивала, а изо рта один за другим вырывались странные звуки. Лайди инстинктивно сжалась, обхватив голову руками и ожидая, что сейчас посыплются удары. Но ударов не последовало. Бабка лишь ухватила её за большое бледное ухо, подняла и выпихнула на улицу. С пронзительным воплем девушка шлёпнулась на позеленевшие кирпичи дорожки во дворе. Оттуда ей было видно, как бабка наклонилась и долго смотрела на осколки. Теперь она напоминала буйвола на водопое. Потом выпрямилась, держа осколки в руках, легонько постучала ими, и они откликнулись звонкими мелодичными звуками. Лицо бабки было сплошь изрезано морщинами, опущенные вниз уголки рта соединялись с глубокими складками, спускавшимися на нижнюю челюсть, которую, казалось, когда-то просто добавили к лицу.