Александр Шелудяков - ЮГАНА

– Древний художник оставил нам идеал красоты пышнотелых женщин, – тихо сказал Иткар, разглядывая резьбу из бивня мамонта. – Полные груди свисают на живот, на толстые, округлые бедра нанесены резцом какие-то загадочные знаки: с одной стороны – символ луны, с другой, в окружении змей – символ солнца.

Иткар случайно заметил на берегу, на синеглинном нахлесте, след мужских сапог. «Правый сапог пахал землю пяткой, что копыто», – подумал он. Сердце обожгло обидой: сколько же порушено Пяткоступом древних захоронений, сколько им поднято редких вещей из раскопов!

Боковина холмика была раскопана, скорее не раскопана, а разворочена воровски. Иткар определил, что бугровщик был в этих местах недели две назад, еще до ливневых дождей.

На расстеленном плаще разложены находки: грузила для сетей из обожженной глины, осколки горшков, куски пожелтевше-черноватой бересты, изделия из кости. Все это подобрал Иткар на раскопе. С любопытством и удивлением разглядывал он маленький манок, сделанный из пустотелой косточки. Тыльная сторона манка-свистульки была запломбирована кусочком битума. Это находка была Иткару дороже любого алмаза. «А ведь, кажется, я опередил Григория Тарханова, – первым вышел на свежий след Пяткоступа».

Перекатным громом разлетелось эхо выстрела по холмистому таежному берегу. Иткар подошел к воде, подобрал крупную щуку с пробитой головой. «На обед можно будет заварить уху», – подумал он.

Прощай, многотрудный холм, разрезанный когда-то лопатой бульдозера. Прости и ты, мудрый древний воин, за то, что были потревожены твои кости, порушена могила.

И снова несется облас по быстроводной таежной Чижапке, летит он туда, к устью Вас-Югана.

Старый парусный цыган вышел на крыльцо, почесав взлохмаченную голову, сладко потянулся.

Из трубы валил густой черный дым, клубился и уплывал в небо.

Старик улыбнулся, кивнул приветливо Алевтине Кирилловне, своей молодой соседке, которая, раскрыв створки оконной рамы, смотрела удивленно на Федора Романовича и думала: «Наконец-то объявилась запропавшая душа цыганская!»

– Дедушка, ты случайно не резиновыми сапогами растапливаешь печь? Дым валит из трубы чернущий и страшенный, как из смолевой бочки.

– Нет, ласточка моя, это я жгу бересту, пробку из трубы выгоняю. Печь заурусила, дымить надумала.

– Давно не топлена печь, нахолодало, хоть и лето.

Поговорив с соседом, Алевтина Кирилловна подошла к зеркалу, осмотрела себя с головы до ног. Сегодня ей предстояло идти на встречу с Григорием Тархановым. Просил следователь еще неделю назад сообщить, как только дома появится парусный цыган. И почему-то хотелось сегодня Алевтине Кирилловне быть особенно красивой. «А что, ведь и в тридцать лет еще не покинула меня юность: на лицо красивая, от морщин бог миловал. Крутнусь, подмигну, и закружится голова не только у следователя Тарханова!» – подумала молодая женщина и, поправив брови черным карандашом, вернулась к открытому окну, сказала громко;

– Дедушка, просил Григорий Тарханов шумнуть ему, как только ты объявишься дома…

– В гости завернуть хотел ко мне аль расследовать и будоражить цыганскую шхуну? – поинтересовался Федор Романович, а сам продолжал выбирать с поленницы дрова, которые помельче.

– Вот уж про это не скажу, понятия не имею. Скорее всего, у него к тебе любопытство гостевое. А может быть, все та же история с бугровщиком…

– Тогда шумни ему, Алюшенька, пусть забежит. Пошушукаемся, – согласно проговорил старик и направился к крыльцу с охапкой дров.

Мелодичный звонок тринь-тринькнул над дверью. Алевтина Кирилловна подошла к порогу. Она по привычке заглянула в «глазок» и неохотно открыла дверь. К ней пожаловала вечно любопытствующая соседка по дому.

– Проходи, Евграфьевна, присаживайся… – пригласила Алевтина Кирилловна старушку, махнув рукой в сторону комнаты.

– В магазин спозаранку ходила. Вот тебе бутылочку сливочек принесла, попутно. Очень свежие сливки. Только что молочный товар привезли, – пояснила старушка после того, как пожелала доброго утра, и поставила бутылку со сливками на туалетный столик в прихожей.

– Евграфьевна, чего же ты стесняешься, проходи в комнату, садись на диван, – пригласила Алевтина Кирилловна старушку по привычке, хотя и знала давно уже, что бабушка откажется.

– Ой, что ты, моя девочка, я ведь с улицы, у меня обутки пыльные, а у тебя везде ковры… Я вот тут, на завсешний стульчик для обувания, притулюсь.