Павел Басинский: Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Дворецкий почтительно приблизился к ней и крикнул в ухо:

— Это не он, маменька! Это их сиятельство приехали!

— Любопытная вещица, не так ли?! — не удержавшись, воскликнул Барский, заглядывая через плечо Джона в книгу. — Обратите внимание! В небе «точно черви зароились»! Это он о грачах. Реалистически очень точно. С другой стороны — прямое влияние декадентства. В то время обожали заигрывать с небесами. Одни запускали в них ананасом, другие видели там червей.

— Как вы думаете, — спросил Джон, — для чего здесь эта мать дворецкого? Она не играет в сюжете никакой роли.

— Для вящей убедительности, мой друг, — ответил Барский. — Вы позволите называть себя другом? В этой книжке самое замечательное то, что полностью придуманный сюжет наполняется живыми деталями. От письма пахнет гречневой кашей. Изумительно! Сразу понятно, что письмо от мещанской или купеческой дочки. Князь соблазнил ее, она, возможно, забеременела… А этот уголь в камине? Нетрудно догадаться, что действие происходит в южной части средней России. Где-нибудь за Тулой, где мало лесов.

— И еще эта Оленька! — возбужденно подхватил Джон.

— Ну, тут вы не правы. Таких Оленек, дочек лесничих, в русской литературе конца прошлого века было пруд пруди. Чехов даже высмеял этот тип в «Драме на охоте».

— Я не читал «Драму на охоте», — сказал Половинкин.

Барский пожал плечами…

Павел Иванович Ознобишин, лесничий М-ского уезда, нескладный, долговязый, с испитым, страдающим лицом, стоял на террасе и сердито допрашивал княжеского кучера. Парень отвечал охотно, но бестолково. Ознобишин нервничал и срывался на визгливый крик.

В гостиной князя ждали следователь Федор Терентьевич Курослепов, толстый, одышливый мужчина, с бабьим лицом и постоянно потеющими залысинами, которые он протирал огромным платком, и капитан-исправник Илья Степанович Бубенцов, самолюбивый словоохотливый полицейский.

Курослепов сидел на старом продавленном стуле, осторожно пробуя его на прочность. Бубенцов ходил взад-вперед по гостиной, бросая сердитые взгляды на живописное собрание на стене. Некоторые полотна сняли недавно, и от них на обоях еще оставались светлые квадраты, отчего галерея напоминала щербатый рот. Исправник остановился перед большой картиной, изображающей группу мужчин в черных фраках и высоких цилиндрах, застывших в изломанных позах. Но его внимание привлек не сюжет, а осколки бутылочного стекла, лежавшие на краю рамы.

— Кто художник? — нервно спросил Бубенцов.

— Кажется, Гогарт, — нехотя отвечал Федор Терентьевич, зевая и крестя рот.

— Дорогая?

— Копия.

— А эта? — Бубенцов ткнул папиросой в альпийский пейзаж.

— Какое вам до этого дело?

— Решительно никакого!

Курослепов тяжело поднялся со стула, подошел к Бубенцову и уставился на него немигающими слезящимися глазами.

— Илья Степанович, за что вы ненавидите Сержа? Я понимаю, он человек невозможный. Но и вы тоже хороши!

Бубенцов даже пожелтел от злости.

— С чего вы взяли, что я его ненавижу? Слишком много чести!

— Если все дело в Ольге Павловне…

— Молчите! — в бешенстве крикнул исправник. — Или вы рискуете стать моим врагом! Впрочем… вы правы. Да, я люблю ее! Да, понимаю, это безнадежно. Но я не позволю смеяться над собой титулованным мерзавцам!

— Но кто же над вами смеется, голубчик?!

— Люблю ее и не стыжусь! — не слушая, продолжал Бубенцов. — Да, я плебей, я солдафон! Я не учился в университете, как вы и князь. Но я получил это место, служа отечеству! И за это меня презирают все наши уездные фрондеры! Но мне наплевать-с! Ведь я, Федор Терентьевич, пред вами и князем трепетал. Вот, думаю, люди тонкие, образованные. Их не пороли в детстве, они не слышали от родителей пьяной ругани. Их не запирали в чулане с крысами за малейшую провинность. Но теперь — нет, шалишь! Теперь я мно-о-го о вас знаю! И заметьте, не бегу докладывать по начальству. Потому что свою гордость имею-с! А Ольги Павловны вы не касайтесь! Для вас это пустяк, анекдот-с! Думаете, я не знаю, какое «mot» запустил князь про меня в обществе? «Влюбленный жандарм — такая же пошлость, как палач, играющий на мандолине». Очень остроумно!

— Вы ошибаетесь, Илья Степанович, думая, что я не разделяю ваших чувств. Я их очень разделяю…

Тут в гостиной появился князь. Исправник замолчал, надулся и сделал вид, что рассматривает картины.

— Здравствуй, Федя! — небрежно бросил Чернолусский, не замечая Бубенцова. Князь был облачен по-домашнему, в бухарский халат.