Павел Басинский: Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Юноша промолчал.

— Тот проповедничек, — с веселой злостью продолжал господин, — оказался нормальным парнем и не дураком выпить. Я его спросил: кому он проповедует? Оказалось, грекам. Почему грекам? Черт догадал его с умом и талантом попасть в Грецию. Других вакансий не нашлось. Это у них называется «работать в восточном дивизионе». Кстати, он признался, что не знает греческого языка. Ни бум-бум. Разве это не замечательно?

— Нет, — неожиданно твердо возразил молодой человек. — Это не замечательно. Он обязан был выучить греческий язык.

— Зачем? — игриво поинтересовался господин.

— Все должны хорошо делать свою работу, — заволновался юноша. — Миссионерская служба — это ответственная работа. Мы открываем школы, больницы, помогаем одиноким старикам, бездомным…

— Кто это «мы»?

Юноша растерялся.

— «Мы» — это Соединенные Штаты Америки, — наконец отчеканил он, и в глазах его вспыхнуло нечто вроде патриотического восторга.

«Эк тебя накачали, любезный!» — подумал господин.

— Вы живете в Москве? — спросил юноша.

— Да, но родился в Рыбинске. Там и теперь живет моя старушка, у которой я бываю гораздо реже, чем в США. Однако я не представился. Лев Сергеевич Барский, профессор русской литературы. Изучаю конец девятнадцатого — начало двадцатого века и эмиграцию. Сейчас возвращаюсь с одной глупой конференции, где за американский счет устроил американцам небольшой политический скандал. И теперь думаю: зачем я это сделал?

— Наверное, вы русский интеллигент…

Барский посмотрел на него с испугом.

— Дорогой мой, не вздумайте в России обозвать кого-нибудь этим неприличным словом! Нынче сказать о порядочном человеке, что он интеллигент, можно лишь в насмешку. Как вас зовут? Откуда вы?

— Джон Половинкин, живу в Питсбурге.

— Половинкин? Хм! Старая русская фамилия. Несколько грустная по смыслу. «Половинками» называли детей от незаконной связи. Кто ваши родители?

— Это вас не касается! — неожиданно грубо ответил юноша, опуская глаза.

— Простите… — пробормотал Барский. — Итак, вы летите в Москву проповедовать. — Он попытался снова настроиться на иронический тон. — Любопытно — что? Вы представляете себе современного русского человека?

— Я полагаю, — важно начал Джон, — что Россия сильно изменилась и сейчас нуждается в людях знающих, способных указать ей верный путь развития.

— Понятно, — оборвал его Лев Сергеевич. — Вы помешались на Горбачеве, как и все американцы. Впрочем, в России и своих дураков хватает. Простите, я не вас имею в виду. Одни считают его ангелом-спасителем, другие — дьяволом. Даже об особой дьявольской отметине на его голове говорят. Хотя это просто родинка, результат неудачного положения ребенка в чреве матери. Если вас интересует Горби, вопросы не ко мне.

— Вы не верите в перестройку?

— Меня тошнит от этого слова! Вы еще скажите: перестройка и ускорение. Как можно перестраиваться и ускоряться одновременно? Самые дремучие коммунисты лучше понимают, что нужно России.

— Это неправда! — воскликнул Джон. — Россия и коммунизм не одно и то же! Это еще Солженицын доказал.

— Ничего он не доказал, — Барский презрительно махнул рукой. — Только еще больше напутал.

— Но разве не было Сталина, лагерей, подавления свободы? Разве русские люди не мечтали о демократии?

Барский печально смотрел на него.

— И это вы собираетесь проповедовать в России?

— Я не проповедник, я только учусь. Меня послали изучать Россию.

— С той кашей, что у вас в голове, вы ничего не поймете в России. Послушайте! Не выпить ли нам водки?

— Я не употребляю алкоголь… — нетвердо возразил Джон.

— Брат мой…

— Отец!

— Не перебивай меня! Отныне я не отец твой, и ты не сын мне, брат! Еще вчера мое отцовское сердце трепетало нежностью и тревогой. Но сейчас оно наполнено гордостью и уважением к равному. После посвящения ты стал одним из нас. Лучшим из нас, брат мой! Случилось то, во что я верил все годы, что ты провел в моем доме.

— Ты выгоняешь меня?

— Не перебивай! Верховный Совет Одиноких Сердец и Великий магистр единогласно проголосовали за тебя. Сегодня ты вошел в братство сразу в четвертой степени посвящения. Я не помню случая, когда новопосвященному оказывалась бы такая честь! Сам Великий магистр объявил, что не сомневается в твоем избранничестве. Я же никогда в том не сомневался. Едва увидев эти голубые глаза, в которых отразилось небо, я сказал Долли, твоей приемной матери: мальчик обречен стать избранником. И она согласилась со мной. Но все годы я не смел сказать братьям о своей догадке. Я лишь старательно готовил тебя к посвящению.