Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

Саса-Маса воспользовался тем, что кольцо разомкнулось, Лёнчику убегать было поздно.

Мордатый раскрыл рот.

— Один за двоих отвечать будешь, — изошло из него безжалостным приговором с праведной суровостью.

Правая его рука в коричневой шерстяной перчатке с широко раскрытой ладонью неспешно поднялась вверх, словно он грозился дать Лёнчику за его непонятливость пощечину, — и в следующий миг плотно-тяжелая, взрывом ворвавшаяся в висок боль хлестнула в глубь головы огненными, ослепляющими осколками. Лёнчик едва устоял на ногах, и на недолгое время в самом деле ослеп — темнота перед глазами, а в ней трепет и блеск огненных всполохов.

— Ты что?! — воскликнул Лёнчик, осознавая происшедшее. Это мордатый ударил его наладошником. Наладошник был надет на руку под перчаткой, и ему не нужно было большого замаха для удара, — свинец сам сделал свое дело.

— Дай ему еще! Дай еще! — азартно блестя глазами, выкрикнул сосед мордатого. — Чтоб у него черепушка напополам!

— Хорош ему на первый раз, — своим каменно-цедящим голосом отозвался мордатый. — Попадется еще — вломим еще.

— Канай на хрен! — тотчас верноподданически вылетело из близнеца крысолицего. — Бегом на хрен! Пока мы добрые.

С отвращением и ненавистью ощущая себя Викой, каким довелось видеть его при встречах с крысолицым, Лёнчик, не медля, послушно развернулся, кольцо окружения молча расступилось, несколько шагов — и перед ним оказалась свобода. Хотелось полететь, а не побежать, но он сдерживал себя, умеряя шаг. Спокойно, спокойно, внушал себе, как заклинал, Лёнчик.

— Бегом, тебе сказали! — раздался у него за спиной голос близнеца крысолицего. — Или сейчас вломим — поползешь!

Лёнчик оглянулся. Оглядываться не следовало, это была ошибка. Он оглянулся — и тотчас от компании отделились двое и что есть мочи рванули к нему.

Лёнчик не понял, как получилось, что он побежал. Его будто бросило вперед, и он понесся со двора, прижимая к груди свою желтую папку, с не меньшей скоростью, чем бежал минуту назад Саса-Маса.

Фигура Сасы-Масы с портфелем в руке маячила на углу чугунной ограды, которой был обнесен сквер, тянувшийся посередине Кировоградской.

— Что, как ты? — тревожно оглядывая Лёнчика, спросил он, когда Лёнчик подошел к нему. — Я дал деру — я думал ты вместе со мной.

Желания рассказывать Сасе-Масе в подробностях, что произошло, не было никакого. Лёнчик сдвинул шапку, обнажил висок, где, он чувствовал, стремительно набухает шишка.

— Наладошником, — коротко сказал он.

Саса-Маса быстро стащил с руки варежку и осторожно дотронулся до шишки. К боли, что железным шкворнем была пропущена у Лёнчика через всю черепную коробку, добавилась боль от его прикосновения. Рефлекторным движением Лёнчик остранился от руки Сасы-Масы.

— Больно, — проговорил он, натягивая шапку обратно на ухо.

— Прямо в висок, — словно Лёнчик не знал, куда его ударил мордатый, сообщил Саса-Маса. — Посильнее бы — и проломил.

— Ну вот не проломил, — проронил Лёнчик.

— А я думал, ты за мной мчишься. Там, слышу, кто-то за мной бежит, был уверен, что это ты, потом уже оглянулся — никого, — снова пустился в объяснения Саса-Маса, когда тронулись с места, — чувство вины все не оставляло его, и ему хотелось объясниться.

— Ладно, брось, что ты, — остановил его Лёнчик.

Обиды на Сасу-Масу в нем не было. Возможно, веди беседу с мордатым Саса-Маса, а он стой у него за плечом, тоже бы рванул — только пятки засверкали. Как рванул чуть позднее от тех двоих.

Но дальше шли уже молча, и только все убыстряя и убыстряя шаг, словно вдруг оба необычайно заторопились. Так в молчании они поравнялись с домом Сасы-Масы, попрощались на ходу — и разошлись. Саса-Маса свернул к своему подъезду, а Лёнчик, оставшись один, неожиданно для самого себя сбавил скорость и, направляясь к своему дому, уже не шел, а брел.

Висок болел еще и спустя несколько месяцев — когда поступал в институт. Боль стала естественной и привычной, Лёнчик сжился с ней и, чувствуя ее, научился ее не замечать. Хотя, случалось, позднее он думал, может быть, не тот бы удар мордатого — и жизнь его сложилась по-иному. Но, конечно, это было не так. Ведь не боль была причиной того, что его вызвали в кабинет декана последним. Последним из семидесяти двух человек! Пусть он, оглушенный болью, и вел себя довольно глупо, это на самом деле не имело никакого значения: все уже было решено, приговор подписан, на приговоренного к казни просто хотели перед казнью взглянуть.