Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури

Куда ехать? Домой не хотелось, и я решил проведать Спайка. Он был один, его друг ушел куда-то на целый день. Мы расположились на заднем дворе, сварили себе кофе, уселись на поленницу и положили ноги на стулья. Я рассказал Спайку про погоню, про аварию, и что Сэм оказалась в коме, а я в больнице, и что мотоцикл починили при помощи проволоки, и как я надкусывал яблоко, но этот придурок заявил, что не верит мне. Представляете? Я завернул штанину и продемонстрировал ему свою ногу, а потом предложил Спайку съездить в больницу взглянуть на Сэм из-за стеклянной перегородки.

– Если, конечно, у тебя духу хватит, – добавил я. Спайк поднял вверх обе руки.

– Все, сдаюсь, ты выиграл. – Он закурил очередную сигарету. – Ты выиграл, чувак, я проиграл, я в полном говне.

– Необязательно все время жить в говне…

– Может быть, и нет, но так уж выходит.

– И кстати, никто ничего не выиграл.

– Как скажешь.

– Именно так и скажу!

– Ну не знаю тогда…

Мне показалось, что Спайк уже отбоялся свое и теперь впал в депрессию. В настоящую депрессию, без дураков, такую, когда идут к врачу, жрут таблетки и лежат в постели дни напролет в темной комнате. Он уныло пробормотал, что больше всего на свете хотел бы вернуться на свою черносмородиновую ферму.

– Да только поперли меня оттуда, – сказал он. – Мне еще повезет, если меня хоть куда-нибудь возьмут. О, как все задолбало!

– Эй, возьми себя в руки!

– Спасибо…

– Твое дело сейчас – пару дней никуда не соваться. Сиди тихо, понял? Возможно, мне удастся вытащить тебя…

Он глубоко затянулся сигаретой, с шумом хлебнул кофе и простонал:

– Нет, это какой-то кошмар…

– Поговорим об этом? Или нет, не надо! Ничего не говори, не хочу слышать.

– Да я и не собирался…

Так я и уехал. Я чуть было не предложил ему съездить со мной в Корнуолл – взять палатку, провести пару дней у моря, расслабиться с пивком на берегу, – но не думаю, что ему это пришлось бы по душе. Судя по виду Спайка, в тот момент ему хотелось одного – стать крошечным, незаметным, залезть в щелку и затихнуть. Или что-нибудь в этом роде. Поэтому я допил кофе, встал и сказал:

– Ладно, кому дело делать, а кому с кошмарами разбираться. Увидимся через пару дней.

– Ну да…

– Спайк!.. – начал я и замотал головой. Что еще я мог ему сказать? – Не вставай, я сам найду выход. – Я ушел, а он остался сидеть лицом к изгороди.

Наверное, в глубине души я всегда думал, что однажды Спайк закончит именно так – лицом к изгороди, признавая свое поражение: надежды растоптаны, самооценка – ниже плинтуса. Но когда я говорю «думал», то имею в виду, что просто сама такая мысль могла прийти мне в голову, но я даже вообразить себе не мог, что это произойдет в действительности. Спайк хоть всю жизнь и строил идиотские планы – в основном, как разбогатеть, – но дело у него никогда не доходило до их воплощения, по крайней мере пока он не увидел дурь в том парнике. Что характерно, первая же афера, с помощью которой он мечтал подняться до небес, шмякнула его со всего маху о землю.

– Н-да, типичный случай, – пробормотал я сквозь зубы, залезая на мотоцикл и выезжая из Уиви.

Пару часов я проездил просто так, потому что больше ничем не мог заняться, но потом мне и это надоело, и я вернулся домой. Мама налила мне чая и спросила, как себя чувствует Сэм, но я только Питер Бенсон Две коровы и фургон дури покивал и буркнул, что она в том же состоянии и что ничего не изменилось. Я не стал говорить маме, что выбросил яблоко в кусты, и про Спайка тоже ничего не сказал. Единственное, что я ей сказал, так это то, что вечером меня дома не будет.

– Я поеду проветриться, – небрежно бросил я, – посижу с друзьями в баре.

– Это с какими еще друзьями?

– С моими.

Она мне, ясное дело, не поверила, и я, понятно, не стал рассказывать, в какой бар я поеду и с какими друзьями буду общаться. Просто обнял ее и вышел через заднюю дверь. Мотоцикл я оставил во дворе.

Около холма Хенитон я остановился и постоял как раз над тем местом, где когда-то стоял злосчастный парник. Я полез на холм, добрался до вершины и уселся прямо на землю. Земля была жесткая, каменистая, в голове моей гудели разные мысли. К северу от меня холмы Брендона простирались до национального парка Эксмур, к востоку сомерсетские равнины тянулись до подножия холмов Мендип и Полден. Поля вокруг были желтого и коричневого цвета, живые изгороди ровные. Ветер стих. Птицы ныряли в ярко-синее небо, как в море, вдалеке коровы выбивали копытами пыль, огненное солнце царило над землей. В воздухе пахло мокрой шерстью и мясом, а во рту у меня стоял привкус железа. Земля была сухая, неживая, как будто залетела в рот к мухе и та прожевала ее и выплюнула обратно, спрессовав как папье-маше. Но когда я встал и повернулся лицом в сторону лиловых вересняков Дартмура, что-то изменилось. В воздухе начинался бой. Я не сразу это заметил, а когда разглядел, то пришлось даже сморгнуть, чтобы напомнить самому себе: я в самом деле все это вижу, – и сморгнуть снова.