Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури

Облака! Они выстроились над вересковыми равнинами в тонкую линию. Немногочисленные, но самые настоящие! Когда солнце опустилось в них, они сделались цвета раны: в середине алые, а по краям розоватые, мягкие, кровоточащие и багровеющие. Рано или поздно, а дождь придет. Скоро облака начнут расти, разбухать, карабкаться друг на друга, а потом отяжелеют, превратятся в грозовые тучи и наконец лопнут, разорвутся и разродятся ливнем. И мир наконец-то напьется. Коровы от счастья поскачут по полю прямо на овец, овцы встанут на дыбы, собаки зальются смехом, а Роз, Дейв, Дон, Дэнни и все их друзья выскочат из дома в чем мать родила и нагишом будут танцевать под дождем. А реки тихо вздохнут от удовольствия.

Я просидел около часа, наблюдая за облаками. И немного успокоился, глядя на них, на грачей, летящих в сторону леса к своим гнездам, на затихающую к ночи землю, а потом и сам тронулся в путь. По дороге вниз с холма я остановился около небольшой березовой рощи, прижался лбом к гладкому стволу и провел по нему пальцами. Я почувствовал силу дерева, его спокойную уверенность, и она передалась мне. Я запрятал уверенность глубоко в сердце и отправился к сараю мистера Эванса за фургоном Спайка.

Быстро темнело. Я почти бежал по дороге, стараясь все же не выходить на середину, а один раз, завидев вдали свет приближающихся фар, резво перепрыгнул придорожную канаву и спрятался за заброшенным сараем. Когда я дошел до мельницы в Столи, я уже настолько выдохся, что мне пришлось несколько минут передохнуть около реки, слушая звезды. Я слышал, как они вращаются, то вспыхивают, освещая путь своим планетам, то опять тускнеют. Луна все еще ярко горела на небе, было тепло и душно.

На тропах возле мельницы Столи по ночам, говорят, носится огромная безголовая собака, безумная, слепая и голодная. Она ищет то, что потеряла, пытается вспомнить, как это – видеть, обонять, пробовать на вкус… За ней летит звук ее бестелесного лая, эхом отражаясь от стволов деревьев, взмывая вверх, к верхушке холма. Иногда она ждет, притаившись, в тени изгороди, чтобы броситься на прохожего, а иногда просто бездумно бегает по дорожкам, метя изгороди и камни, оставляя на земле капли крови. Некоторые говорят, будто увидевший это страшилище помрет в течение недели: его замучают страшные видения ее зияющей шеи и запах гниющих ран. А другие уверяют, что тот, кто найдет голову и вернет ее собаке, получит в награду дар обращать дождевые капли в серебро. Но я не хотел искушать судьбу – встреча с жуткой псиной мне вовсе не улыбалась, поэтому я втянул голову в плечи и быстрым шагом почесал на ферму по середине дороги.

Я обогнул нижнее поле в обход фермы, поглядывая, вдруг мистер Эванс появится, и двинулся дальше, вдоль живой изгороди по направлению к капустному полю, останавливаясь каждые пятьдесят ярдов и прислушиваясь. Но я ничего не слышал и никого не встретил, а когда добрался до сарая, то первым делом проверил, на месте ли соломина, которую я когда-то сунул за засов. Удостоверившись, что все на месте, я как можно тише открыл ворота и проскользнул внутрь.

Сарай весь пропах дурью, лунный свет, проникавший внутрь через щели в стенах, выхватывал из темноты узкие полоски старого прицепа, ржавых железяк и снопов соломы. Я стащил рубероид с крыши фургона, открыл заднюю дверь и заглянул внутрь. Все как было: дурь мощно воняла в своих мешках, аккуратно сложенных один на другой. Я открыл обе створки ворот как можно шире и с трудом выкатил наружу прицеп. Потом свернул рубероид и сложил в углу. Затем снял фургон с ручника, схватил одной рукой руль и как следует надавил плечом.

Мне потребовалось двадцать минут, чтобы выкатить фургон в поле, закатить назад прицеп и разложить бороны и прочий металлический хлам примерно так же, как они лежали раньше. Я закрыл ворота, вытер руки пучком соломы, залез внутрь фургона, сунул ключ в зажигание и глубоко вздохнул. Фургон завелся с первого раза. Я с минуту подождал, затем медленно проехал по полю, выехал через ворота и покатил по разбитой сухой дороге. Высоченные изгороди, что стояли с обеих сторон, загораживали луну, поэтому мне пришлось зажечь фары. Я ехал как можно медленнее, а миновав поворот во двор к мистеру Эвансу, выключил фары и вдавил педаль газа в пол. Мотор взревел, фургон пулей пролетел мимо крыльца, сработал датчик, и висящая над крыльцом лампочка автоматически зажглась. Проехав мимо моего трейлера, я взглянул в зеркало заднего вида – на пороге дома появился мистер Эванс с винтовкой наперевес. Он размахивал руками и что-то кричал, потом приложил винтовку к плечу. Раздался сухой щелчок, но в этот момент я завернул за угол и запрыгал по кочкам в сторону дороги. Пятьдесят ярдов, поворот направо, вверх по холму в сторону церкви Столи, а потом опять вниз к мосту и призраку собаки без головы. Снова наверх к Эппли, быстрее, еще быстрее, через перекресток, а там уж и рукой подать до Гринхэма и шоссе. Перед выездом на трассу я свернул на боковую дорожку, выключил двигатель и посидел немного в темноте. Сердце у меня билось, как у поросенка, которого собираются зарезать, ей-богу! Билось об ребра, прыгало как ненормальное, а со лба стекали целые потоки пота. Я вытер лоб рукавом и решил выждать на всякий случай минут пять. Погони не было. Вообще никого – ни машин, ни людей, ни даже звуков. Оранжевые фонари окрашивали дорогу в нереальные, кислотные цвета, наполняя ее звуками прошлых аварий: скрежетом тормозов, визгом шин, глухими ударами, стонами и криками боли. Ладно, довольно глупостей, никого нет. Тишина, покой и полосы гудрона на фоне живых изгородей. Я подождал еще пять минут, потом повернул на шоссе и поехал в Тонтон.