Юрий Коротков - Спас Ярое Око

— Ты-то что с этого поимел, за безупречную службу? — насмешливо спросил Бегун.

— А я художник. Как и ты, — засмеялся Пинчер. — В каждом деле есть свои художники… Слушай, Беглов. Если мы до утра успеем обратно, я обещаю, что ты останешься жив.

— Нет, Пинчер, — покачал головой Бегун. — Вот здесь авария у вашего паровоза. Этот Спас — мой!

— А ты, оказывается, не художник, — сказал Пинчер. — Ты просто дурак!.. Что ты с ним делать будешь?

— А я его сам на Запад вывезу. Не все же вас кормить!

— Так это ты на Запад гонишь, по Ярославке-то! Солидный крюк… Через Переславль, наверное?

Бегун резко ударил по тормозам, так что машину занесло на сырой предутренней дороге. Глянул на улыбающегося Пинчера.

— Выходи, — он обошел машину и открыл багажник. — Залезай. Купе люкс, для почетных пассажиров.

— До чего ж трудно с дураками возиться, — с досадой сказал Пинчер. Кряхтя, он залез в тесный багажник «единички». Бегун с силой захлопнул крышку.

На полпути к Переславлю он свернул с трассы на лесную тропу, распоротую кое-где вышедшими из земли корнями. Газанул, так что задние колеса высоко запрыгали по корням, и с мстительным удовольствием прислушался к гулкому грохоту в багажнике.

Когда через пару километров тропа заглохла в густом кустарнике, он остановился, вытащил из багажника помятого Пинчера.

— Иди!

Пинчер двинулся в глубь леса. Бегун, постепенно отставая, пошел следом.

Гулкий утренний лес был по колено залит туманом — казалось, что безлистые деревья повисли в воздухе. Окликали друг друга первые птицы.

— Кстати, — крикнул Бегун. — Я узнал про твоего деда. Сдох, как собака, утонул в болоте. Ни креста, ни могилы!

— Жаль… — сказал Пинчер. Он смотрел под ноги, чтобы не споткнуться. — Значит, судьба такая.

— У вас, пинчеров, у всех судьба такая, — сказал Бегун.

Пинчер обернулся. Бегун, держа пистолет двумя руками, целился в него.

— Иди, я сказал!!

Пинчер с улыбкой покачал головой.

— Нас учили встречать смерть лицом к лицу, с высоко поднятой головой, — насмешливо сказал он.

Над прицельной планкой Бегун видел его спокойное, уставшее от бессонной ночи лицо. Если бы Пинчер двинулся с места, хотя бы шевельнул губами, Бегун надавил бы на спуск, но тот стоял как изваяние в сером утреннем свете. Тяжелый парабеллум все шире плавал в руках, три часа кряду сжимавших руль.

Бегун опустил пистолет, повернулся и пошел к машине.

— Ошибку делаешь, Беглов, — отечески сказал Пинчер. — Не служил ты в ЧК. Железный закон: в спину не стреляют только трупы… Я тебя догоню — не ошибусь. Не обижайся…

Бегун отвинтил ненужный уже глушитель, бросил в сторону и сунул пистолет за пояс. Развернулся, ломая кусты, и поехал к трассе.

Переславль встретил провинциальным покоем и благочинностью. Никто никуда не спешил, не летел очертя голову: неторопливо ехали машины по узким улицам с пыльной обочиной; неторопливо перебирал копытами битюг, влача на телеге сонного возницу и новенькие запчасти для трактора; неторопливо дефилировали под ручку две мордастые молодухи, синхронно поворачивая головы вслед всему проходящему и проезжающему, лузгали семечки, издалека стреляя их в рот и поплевывая, и шелуха застревала в дорогом ангорском пуху на пышной груди; так же неторопливо, вразвалочку и, кажется, чинно раскланиваясь, шли навстречу молодухам такие же толстобедрые утки; катились мелкие волны по Плещееву озеру, сияли со всех сторон свежей позолотой и ультрамарином недавно отреставрированные купола монастырей — Троицко-Данилова, Горецкого, Никитского — и неторопливо цедил в небо свои ядовитые испарения химкомбинат.

Музей размещался в городской усадьбе, выстроенной в стиле «и мы не пальцем деланы», то есть провинциального классицизма — с нагромождением пузатых колонн, карнизов и портиков. Гриша жил здесь же, в дворовой пристройке, то ли бывшей конюшне, то ли псарне — но тоже с парой полуколонн вокруг покосившейся двери. Бегун въехал на безлюдный двор и, не глуша движок, выскочил из машины. Тотчас в спину ему раздался окрик:

— Стоять! Руки на капот!

Бегун вздрогнул и замер было на мгновение, опустив ладони на горячий капот. И досадливо сказал, оборачиваясь:

— Я тебе сто, раз говорил: никогда не целься в человека. Даже понарошку!

— Ага! Испугался! — радостно засмеялся Павлик. — Гляди, па! — он поднял лук вверх и спустил тугую тетиву. Стрела взмыла, высоко в небо. — Это Еремей сделал. С ним так интересно! Он столько знает — больше всех: как птицы поют, как каждая травка называется…