Юрий Коротков: Спас Ярое Око

— Папа обещал, мы сегодня рисовать будем… Я в субботу приеду, мам, как всегда… — он сел к отцу.

«Жигули» и «мерседес» одновременно сдали задом в разные стороны и на мгновение встали лоб в лоб. Лариса выкрутила руль, объехала Бегуна и, с места набрав скорость, помчалась по узкой улице.

Бегун выехал на Садовое. Павлик молча сидел рядом. Потом, не глядя на отца, сказал:

— Ты только не обижайся, пап, ладно?.. Ты не подъезжай к школе, я лучше пешком буду ходить… Ребята смеются…

По Кожухову, забытому Богом и мэром, Бегун рулил, как на фигурном вождении — змейкой, объезжая глубокие выбоины с непросыхающей грязью. По одну сторону улицы до горизонта тянулись задворки автозавода — горы железного хлама, козловые краны, катушки с кабелем, по другую — шлакоблочные клоповники, такие же прокопченные, как заводские корпуса. За дощатым столом мужики пили пиво и забивали козла, пацаны гоняли ободранный мяч.

Посреди двора стоял лендровер с зеркальными окнами. Когда Бегун остановился у подъезда, из лендровера вышли двое, одинаковые, как оловянные солдатики, в спортивных костюмах, черных штиблетах и белых носках.

— Ты Беглов? — выплюнув жвачку, спросил один.

— Ну? — нехотя отозвался он.

— Дмитрий Алексеевич велел заехать.

По их тупым рожам видно было, что если Дмитрий Алексеевич велел, то они доставят Бегуна коли не своим ходом, то волоком. Бегун посмотрел на сына. Тот уныло опустил стриженую голову.

— Ты же обещал, пап…

— Я скоро. Ты краски пока раскладывай, — Бегун сел в лендровер.

В просторной квартире Дмитрия Алексеевича от прихожей до дальней комнаты, куда сопроводили Бегуна оловянные солдатики, висели по стенам доски, деревянные церковные распятия со Спасителем в человеческий рост, коллекция металлопластики за стеклом — эмалевые кресты и складни размером от ногтя до полуметра. Светильники, мебель до последнего пуфика, ручки и петли на дверях — сплошь антиквар, даже спичечный коробок на столе — и тот в серебряной оправе. В углу сложена была изразцовая печь.

Дмитрий Алексеевич, раздобревший, с изрядным уже брюшком, не вставая, протянул руку.

— Здорово, Царевич! — нарочито громко поздоровался Бегун и уселся в кресло напротив. — Чего звал?

Царевич кивнул, и оловянные солдатики исчезли за дверью.

— А ты не знаешь? — спросил он. — Когда с долгами разбираться будем? — он выложил на столик пачку торопливых расписок. — Я жду, даже проценты не накручиваю по старой дружбе. Но надо ж совесть иметь, Бегун!

— Нет денег, Дима. Появятся — отдам сколько смогу… Я Владимирскую обошел — двенадцать деревень, Тверскую, Архангельскую, Тулу, Вятку. Никогда столько за год не нахаживал. Рубль Новгородскую по новой прочесал — нет досок, новоделы одни. Все разграбили…

— А кто грабил? Ты же все и вычесал! А я, значит, виноват, я должен с этими бумажками вместо денег сидеть! — взмахнул Царевич расписками. — Подтереться мне ими, что ли?!

— Ты лучше посчитай, сколько ты на мне нажил! — Бегун вскочил, указал на доски по стенам. — Это — мое! И это мое! Никола — мой! Праздники — мои! Эту мамку я три года выпасал — сколько ты за нее заплатил, помнишь? Я по уши в грязи лазил, а ты жопу от стула не оторвал. Я в сарае на дровах спал, а ты водку с фирмачами жрал, всех трудов — доски им в чемодан положить и до машины поднести!

— У каждого свое дело, и каждый за свое дело получает…

— На Лубянке мы с тобой по одному делу шли. И получили бы поровну!

— Ты вспомни еще, что при батюшке царе было! Времена давно другие… Все как люди живут, — развел руками Дима. — У Пузыря три магазина в Германии, Миша-Муромец — банкиром стал, Леня-Самовар — советник министра культуры, советует чего-то за культурные бабки. Я ведь предлагал тебе в дело со мной идти, только работать надо было, реальные бабки крутить. Так нет, ты у нас вольный художник…

— Был художником, — буркнул Бегун.

Запищал телефон на столе, тотчас включился автоответчик и елейным голосом Димы попросил оставить информацию или номер, по которому хозяин непременно перезвонит сразу по прибытии.

— Опять я виноват… Сидел бы ты в своей Репинке, рисовал доярок и сосал лапу, — сказал Царевич, прислушиваясь к взволнованному далекому голосу, который беседовал с автоответчиком о таможне и контейнерах. — Нажил я на нем!.. Ты на меня молиться должен. Ты вспомни, что ты имел! А что бабе все оставил — дураком был, дураком и помрешь.

— Иначе бы она сына не отдала.

— Это твои проблемы, — отмахнулся Дима, схватил трубку и заорал: — Мне насрать на твою таможню, понял, насрать!! Если завтра контейнеров не будет — я тебя раком поставлю! Я тебе хрен на пятаки порублю, ты меня понял?! Там двести миллионов моих денег!