Элизабет Страут - Пребудь со мной

Он был смущен, и ему показалось, что Тайлер Кэски тоже испытывал смущение, когда ответил только:

— Да, это верно. Еще раз — спасибо вам.

В городе стали припоминать истории о послеродовых нервных срывах. Шерон Мерримен, после того как родила своего четвертого, слегла в постель в ноябре и не вставала до марта. У Бетси Бампус слезы катились градом по щекам весь первый год жизни ее двойняшек: в результате она получила обезвоживание. Такие вещи тяжело сказывались и на мужьях, но что же можно было с этим поделать? По крайней мере, никто не топил своих новорожденных в ванне, как время от времени приходилось слышать из других мест.

Лорэн Кэски не стала топить своих девочек в ванне, но она и купать их не стала. То, что с ней происходило, не имело ни малейшего отношения к детям. Она находилась в Бостоне, и ее должны были оперировать. Весной в телефонных разговорах стали повторяться очень тихо произносившиеся слова: «Уехала лечиться в Ханувер». Их же повторяли в разговорах и в бакалее, и в задних дворах, над грядками с расцветшими гиацинтами, причем женщины огорченно покачивали головами. Порой можно было услышать слово «парик».

Слово «рак» не произносилось. Ведь вспомните-ка, то было время, когда вы тотчас же с содроганием приравняли бы это слово к выражению «роковой конец». Даже несмотря на то, что примерно в то самое время, когда заболела Лорэн, журнал «Лайф» в передовой статье об этой болезни обещал новую надежду ее несчастным жертвам. Статья занимала не одну полосу, с фотографиями — чуть не во всю страницу — женщины, готовой к тому, что ее сейчас закатят в аппарат для облучения, и кое-кто, взглянув на эти фотографии, стремился поскорее перевернуть журнальную страницу, так как женщина на снимках, казалось, была в самом расцвете лет, а ее ждало нечто непреодолимое и ужасное, для некоторых гораздо более устрашающее, чем ядерная война, потому что источником болезни была сама природа, а жертвы выбирались наобум.

Вскоре женщины Вест-Эннета — те, которые годами не проронили ни слезинки, — стояли у себя на кухнях, горько плача. То, что Лорэн Кэски всегда держалась отчужденно, было забыто или же прощено. Казалось, ее судьба дала выход эмоциям, которые какое-то время держались в узде. «Ах, бедная, бедная, бедняжка, — говорили жители города, — какой ужас! А что, ее родственники приедут, чтобы помогать?» Никто понятия не имел. Джейн Уотсон, как член комитета Общества солнечного сияния, как-то раз поехала в фермерский дом и вызвалась читать жене священника в грядущие долгие и наверняка очень тяжелые дни, когда будет необходимо отвлекать ее от дурных мыслей. Преподобный Кэски, казалось, был очень удивлен ее предложением и ответил, что такая необходимость вряд ли возникнет: Лорэн скоро поправится.

Конни Хэтч, тогда работавшую у Кэски два раза в неделю по утрам, стали часто донимать дома расспросами по телефону. Она, однако, была не очень словоохотлива и отвечала только, что родственники миссис Кэски, а также мать священника и его сестра приехали, чтобы ему помогать. Самая подробная информация просочилась сквозь щель в обороне, когда на звонок по телефону как-то вечером ответил сильно подвыпивший Адриан. «А-а-а, ну да, — произнес он. — Даму-то здорово болезнь прихватила. Она помирает, дама-то, эт' точно. Да еще от этого злая стала, прям как ведьма».

Однако было тут еще много всякого. Даже Конни Хэтч, которой священник разрешил взять на какое-то время отгул, поскольку приехали родственники, не знала, что родители и сестра Лорэн хотели забрать молодую женщину обратно в Массачусетс, где они могли обеспечить ей должный уход. «Туда, где есть хотя бы нормальный водопровод!» — прошипела однажды вечером сестра Лорэн, стоя в прихожей. На что Белл, открыв кран на кухне, громко сказала: «О, смотрите-ка, вода из крана пошла. Мы скоро простимся с отхожим местом во дворе!»

Однако священник сказал: нет, Лорэн останется здесь — здесь, в фермерском доме, ее дом. Он высказал им это с бесконечно безупречной вежливостью, но, по сути, это означало конец отношений священника с родственниками его жены. Он занял такую позицию, не способный вынести их уверенности в том, что Лорэн умрет («Только чудо может ее теперь спасти», — сказал тесть Тайлеру), а еще потому, что существовала определенная неприязнь между ним и ее родителями, с годами безмолвно нараставшая и касавшаяся проблемы денег.

Каждое утро и каждый вечер Тайлер молился. Он всегда заканчивал свою молитву словами: «Да свершится воля Твоя!» Тайлер не считал, что понадобится чудо, да он и не верил в чудеса — он всю жизнь в целом воспринимал как чудо. И если Тайлер верил в силу молитвы, то потому, что чувствовал: он молится сильно и правильно, как пловец, после долгих лет тренировок ощущающий себя в безопасности в воде, которая его поддерживает. Тайлер искренне любил Бога, и Бог не мог не знать этого. Тайлер любил Лорэн, и Бог, конечно же, не мог этого не знать.