Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

— Кажется, не столкнулись, а? — шепчет Мицуко, опустив голову ему на грудь.

После прохода — открытый реверс-поворот.

— Как вы? Я почему-то о воде подумала… Ощущение — будто плывешь… Когда танцуешь, а глаза не видят, что происходит вокруг…

Дорожка шагов, закрытый поворот, снова дорожка.

— Эти движения… не правда ли… напоминают водный поток…

Сапфир в ее ухе сверкает, раскачиваясь в ритме танца.

— Слепота — вовсе не беспросветная тьма… Видишь что-то синее-синее…

При развороте, когда Мицуко поднимает голову, мелькает ее левый глаз. Зеленовато-белесый мерцающий зрачок кажется Кадзаме похожим на мятный леденец или на виноградину.

— Наверное, синева мерещится только мне… Чуть помедленнее, прошу вас.

Они снова сбились с ритма, Кадзама успевает исполнить только проход с поворотом.

— Синий цвет… такое впечатление… Зачем я говорю это вам, человеку из гостиницы, вы же ничего обо мне не знаете…

Эти слова заставили Кадзаму взглянуть ей в лицо. Впервые его назвали человеком из гостиницы. И тут же ее рука напряглась, она тесно прижала свое хрупкое тельце к груди партнера, а летящий подол ее платья на миг обвил ее щиколотки.

— Вы не думайте… Я все помню. Отель «Миноя». Господин… Кадзама! Господин, пахнущий яйцами из горячего источника!

Мицуко смеется; мелкие морщинки во множестве разбегаются к крыльям носа. Контур ее руки необыкновенно легок и хрупок, и сама рука напоминает Кадзаме скорлупку, сброшенную летней цикадой. Да и все ее старушечье тельце кажется бесплотной оболочкой.

— Кажется, такой цвет называется «полночный синий»… Давным-давно у меня был близкий портеньо… из Буэнос-Айреса. Может, слыхали? Их там называют «портеньо»…

— Он и есть Нестор? Нестор Брогард?

Она поднимает голову. На этот раз слегка приоткрылся правый глаз, совершенно белый, с нечетким зрачком, похожим на срез агата.

— Я уже рассказывала, да? Напрасно! Иной раз что-нибудь скажу или сделаю — а потом ничего не помню. Даже не знаю точно, со мной ли это случилось. Впрочем, это — точно со мной.

Теперь ее очередь делать поворот и шаг в сторону.

— Так о чем мы говорили?

— О «полночном синем»… или обо всем на свете.

— Ну вот, этот мой знакомый портеньо… Так, знаете ли, называют в Аргентине жителей Буэнос-Айреса… Этот человек всякий раз, выходя из кафе в Хоммоку на причал… смотрел на огни в порту и заводил бестолковые ночные разговоры, спрашивал меня, как это сказать — ну, густой синий цвет… как тьма в полночь…

Уголки ее губ так и остаются приподнятыми, но улыбка исчезает.

— И что потом?

Кадзама энергично кружит ее, ведет в пробежке. Она несколько раз ударяет носком туфли в пол, изгибается назад и откидывает голову. Фиксируя позу после вращения, легко восстанавливает дыхание. Похоже, она и вправду бывалая танцорка.

— Ах, этого я вам сказать не могу… Знаете ли, вы — глупец!

— Что вы такое говорите?!

— А вы не заигрываете со мной!

— Да, не заигрываю.

Кадзама почувствовал, с какой силой впились ему в спину кончики ее пальцев. Рука дряблая, со старческими пятнами, но ногти сохранили молодую крепость, и словно какое-то злое зелье вливается по ним в его тело. Какой-то дурман старости. «Как пьянит аромат духов, к которым он так и не привык, как мягка и податлива грудь под складками лифа», — думает Кадзама. Худеньким тельцем Мицуко прижимается к нему, и он ощущает ее страстную истому. Ему неприятно; вспоминается пронзительное ощущение озноба, испытанное недавно. Он будто бы проникает в неведомую воздушную щель; с хлюпающим звуком расступается воздушная стена, пропуская его в иное пространство; взгляд устремляется вперед, и перед ним распахивается дверь в спальню; это какой-то дешевый отельчик.

— Вы ничуть не заигрываете со мной!

На постели с грязными простынями распростерлась обнаженная молодая чужестранка в чулках со стрелками и в черных подвязках.

— Вы не улыбаетесь мне!

Лежа навзничь, женщина тянется рукой к оконной раме, демонстрируя волосатые подмышки. Кадзама догадывается, что тьма за окном именно того цвета — «полночного синего». Кое-где светятся уличные фонари. Красивое лицо, но, скорее всего, у нее венерическая болезнь; почему-то он в этом уверен.

«И ты ведь тоже умрешь… в этом нездешнем мире», — нашептывает ему внутренний голос.

— Я улыбаюсь.

— Нет, не улыбаетесь.

— Улыбаюсь.

На старом буфете синяя склянка с лекарством густо-лилового цвета. Им смачивают ватные катышки и закладывают между пальцами ног. Но если, почти не снимая, носишь туфли на высоких каблуках, опрелости ни за что не вылечить.