Юрий Коротков - Седой

Иванов снова взялся за Белкино письмо. Через некоторое время, не отрываясь от листка, сказал:

— Я бы на его месте с тобой разговаривать не стал. Надавал бы по роже и отволок за шиворот обратно.

Александр резко обернулся к нему:

— Ты что считаешь — ты один на свете такой?..

— А ты нас не равняй, — спокойно сказал Иванов.

— Интере-есно…

— Ничего интересного…

Земцов, топая сапогами, расстегивая ремень, вошел в спящую казарму.

— Кому спим? Подъем — сирена — стройся по диагонали — через одного в шахматном порядке!!

— Забодал, Земцов, — буркнул кто-то из дедов.

— Кто храпит? — Земцов прислушался и пошел на звук. — О, Алимов! Душман проклятый! — он снял портянку с алимовских сапог у кровати и набросил ему на лицо. Тот затих. — Угорел парень, — удовлетворенно сказал Земцов. Он сел на кровать и принялся стаскивать сапоги. — Устал дедушка… Никишин!.. Никишин! Дрыхнет, что ли, отец Гамлет? — Земцов запустил в Никишина сапогом. — Ко мне! Сапог не забудь!

Никишин принес обратно сапог и встал у кровати.

— Сколько дедушке служить осталось?

Молодые солдаты лежали неподвижно, затаив дыхание, надеясь, что сегодня очередь до них не дойдет. Александр уткнулся лицом в локоть и, кажется, спал. Иванов, закинув руки за голову, смотрел в потолок.

— Сто восемь масел, тридцать яиц, пятнадцать бань.

— А сахара сколько?.. Не знаешь? Правильно — сколько дедушка захочет… Свободен.

Никишин двинулся к своей кровати.

— Стой! Ко мне! — Земцов уже улегся под одеяло. — Вас там петь учили, в училище вашем?

— Учили.

— Спой-ка мне колыбельную. «Спят усталые игрушки», знаешь? Ну, давай… Ну! — Земцов толкнул его ногой.

— Спят… уста-алые игрушки… книжки спят… — на одной ноте зашептал Никишин.

— Громче!

— Одея-а-ала и подушки… ждут ребя-а-ат…

— Хреново вас учили! — поморщился Земцов. — Слушай, Никишин, а ты ведь у нас женатый, да? Во дурак! Вот ты сейчас здесь, а там твою жену кто-то приходует. Обидно, правда? — Земцов зевнул. — Расскажи лучше, какая у тебя жена. Толстая, да?

— Нет.

— Худая, значит? А грудь здоровая? Во такая? — показал Земцов, — Такая?! — он снова пнул Никишина.

— Нет.

— Значит, такая, — показал Земцов два кукиша. — Слушай, а ты ее целкой взял? Или уже порченая была?

Никишин молчал.

— Целка, я спрашиваю? — пнул его сержант.

— Да.

— До свадьбы, а? — подмигнул Земцов. — Не утерпел мальчишка. Долго ломалась-то?

— Валера! — Александр соскочил с кровати и подбежал к Никишину, — Валера, ты с ума сошел?! Ты человек или нет?!

В казарме, кажется, не спал ни один человек, потому что тишина была такая, что слышались капли из-под крана в умывальнике.

— Свободен, Сынуля. Тебя в последнюю очередь спросят, — сказал Земцов. — Долго ломалась, я говорю? — он изо всех сил пнул Никишина.

— Валера!

— Нет… — чуть слышно сказал Никишин.

Александр растерянно отступил, оглянулся на Иванова.

— Олег…

— Ты-то чего дергаешься, — пожал плечами Иванов. — Она же видела, за кого идет.

Александр лег и накрыл голову подушкой, чтобы не слышать.

— Ладно, Никишин, свободен, — сказал Земцов, — Стой! Ко мне!

Что ты ко мне прицепился? — срывающимся голосом спросил Никишин.

— Не знаешь, да? — засмеялся Земцов. — А ты подумай. Умный же… Ты в свою Москву вернешься. В кино будешь сниматься, да? Артисток трахать? А я вот вернусь, отпашу смену на заводе, сниму чувырлу на танцах, пойду с ней в киношку. Покажу на твою рожу и скажу: «А я этого парня гнул!»… Ладно, все. Хэбэ мое постирай. И чтоб высохла к завтрему.

Никишин взял хэбэшку и поплелся в умывальник.

— Чоботарь! — крикнул Земцов.

— Я, товарищ сержант!

— Колыбельную!

— Колы-э-бельная! — торжественно объявил Чоботарь. — Спят! уста!лые игрушки! Книжки спят! — он два раза хлопнул в ладоши, чпокнул пальцем из-за щеки, ударил себя по коленям и пяткам и отбил перепляс.

Казарма захохотала, все приподнимались посмотреть.

— А!деяла и! подушки! Ждут ребят! — заливался Чоботарь, проходя чечеткой вдоль кроватей.

— Во артист!.. Никишин! Иди поучись!.. Давай, Чоботарь! — веселились и молодые, и ветераны…

Иванов с одногодками драил пол в казарме. Кровати были сдвинуты к стенам, отчетливо виднелся затоптанный, грязный проход в центре. Мытье пола вели три эшелона: первый взбивал швабрами мыльную пену в тазах и разбрызгивал ее по полу, второй железными сетками отскребал от половиц старую мастику, третий — в том числе и Иванов, — стоя на карачках, каблуком от старого сапога с силой отжимал, гнал от стены вдоль казармы бурое грязное месиво, оставляя за собой чистое влажное дерево.