Макc Гурин: Псевдо

Как и большинству героев русской литературы, мне хочется уехать куда-нибудь за город, где я мог бы некоторое время побыть хозяином большого дома, стоящего, желательно, особняком. Там бы я жил несколько месяцев и писал тебя, «Псевдо».

Вставал бы утром, кушал, шёл в душ (или наоборот), выкуривал бы на крыльце (а лучше на балкончике) парочку сигарет (дорогих и английских), и начинал бы писать…

Часок попишешь, покуришь, перечитывая только написанные странички, опять попишешь часок, опять покуришь, и так часов до шести, до семи.

После прогулка или телевизор. Совсем забыл! Скорей всего не телевизор, а фортепьяно. А после сразу спать.

В один из уикэндов приедет какая-нибудь любимая. Естественно, моя. А как же? Тогда выходной, ебля и романтика.

В понедельник опять за работу… Свихнуться можно! Чем чёрт не шутит? Чем и Бог не шутит…

Замученный человек… Хотя нет, ничего подобного! Просто, не человек вовсе. А кто? Скворцов, знамо дело, — рыженькая малышка, самодостаточная спиралька, замена батареек по пятнадцать копеек (соответственно, 1,5 V, (соответственно, «плэйер» и т. д.))

Милая моя девочка Леночка! Пользуясь случаем, передаю тебе пламенный привет со страниц моего «Псевдо»!

Как же это так получается? Вот любил я писателя Лимонова, и кто бы мог подумать, что столько эмоций в жизни последующей будет связано со всевозможными Леночками!

Ей богу, как было здорово, когда я работал сторожем во всем известном по роману «Замена» и вообще по жизни моей Доме Пионеров Краснопресненского района! (Восклицательный относится к первым пяти словам последнего предложения.) Обана!

А с Ритой было весело в субботнюю ночь, когда я, Гаврилов, Катя и она попали в клуб «Рояль», логово «новых русских». Мы сбежали оттуда в половину четвёртого утра, шли по холодным улицам, по Ленинградскому проспекту шли, а у Риты как раз не было шапки, и я дал ей свою…

А ручка перестала писать три строчки назад. За сим временно всё! Не век же так царапать бумагу, то есть кожицу моего «Псевдо». Тем не менее, есть слабая надежда на то, что ручка, которой я пишу сейчас, в лучшем состоянии.

О, нет! Теперь пишу карандашом, который вот-вот сточится. Много лет я не могу понять одного: хороший я или всё-таки плохой? Невероятно осложняет дело то, что оба тезиса (хороший или плохой) подтверждаются жизнью ровно на 50 %. Вот тебе и раз, что называется, с грехом пополам. У меня зима ворует…

Бедная маленькая Катя ничего не понимает. То есть как, она очень умненькая, талантливая девочка, ну что ты будешь делать.

Должен признаться вам в следующем. Слова «…и ещё апостол Иуда сказал», с которых как будто бы началась жизнь «Псевдо», на самом деле не первые. Исторически сложилось всё по-другому, дурацкая воля моя переиначила всё. (Что хорошо в карандашах, так это то, что ими можно писать, держа тетрадь вертикально, что, в свою очередь, очень удобно, когда пишешь, стоя в вагоне метро.

Кортасар, кортасар, кортасар, кортасар…

Ой, а знаете как смешно, когда вовина девочка Анечка Изотова, с которой мы некогда вместе учились, пока я не бросил институт, произносит слово «подонок»? Просто обхохочешься!

Чем чёрт не шутит, тем и бог не шутит, как правило.

Однако вернёмся к нашей теме. Слова «И ещё апостол Иуда сказал» исконно не являются началом романа.

На самом деле этим словам предшествовало несколько страниц, на которых рассказывалось о жизни Елены, Ивана-царевича (знаменитого русского живописца) и моём отношении к этому святому семейству.

Но, не печальтесь, дорогие читатели! Со временем я вставлю эти странички. Вставлю тогда, когда сочту нужным, о чём сообщу заблаговременно. Иначе говоря, предуведомлю.

Я решил не ставить их вначале, потому что в какой-то момент мне показалось, что это говно. А говно в начале недопустимо. В середине же — сколько душе угодно! А сколько душе угодно говна? А?

Кстати, о говне. Как вы знаете, в 1992 году (кажется весной) я сочинил памфлет «О говне». О моём выступлении с этим текстом в студенческом театре МГУ вы можете прочитать в одной из газет «Гуманитарный фонд», а также в одном из номеров журнала «Столица» за соответствующий год.

Но более интересно другое: слово «говно» я изобрёл самостоятельно в возрасте четырёх лет в городе Воскресенске, где обозвал этим словом своего двоюродного брата Алёшу, впоследствии утонувшего 29-го мая 1979-го года в свои неполные тринадцать лет. Естественно, я не имел в виду ничего дурного, но был наказан.