Макc Гурин: Псевдо

Короче говоря, заебался я грузиться подобной хуйней, а дельце выглядит очень просто. Просто есть у нас в головах такая херня, которая заведомо объединяет нас всех троих. Мы все хотим умереть. При этом мы — мужчины, а Ариадна, как ни крути, баба, и при этом каждый из нас считает Ариадну своей.

Поэтому нужно просто реализовать все то, что давно не дает нам никакого покою. И когда наши дерзкие фантазии станут реальностью, то все наконец кончится и будет всем хорошо. Надеюсь, ты понял, что я имею в виду?»

— Да, — сказал Божийдаров, и они двинулись по длинному коридору, в который только что превратился весь лабиринт. А когда они увидели вдалеке Ариадну, Тесей сказал: «Всё-таки я ничего не понимаю. Совсем-совсем ничего. Может быть, я дурак?»

— Что ж, очень может быть, — откликнулся Минотавр и добавил. — Но я, наверно, тоже, потому что, по-моёму, все, что я только что тебе говорил — полная ахинея. Да я уж и не помню, о чём шла речь.

— Я тоже не помню, — сказал Тесей. — Просто мне очень этого хочется.

— И мне.

— А Ариадна? — вдруг спросил Божийдаров.

— Наплевать, — ответил Минотавр.

— И мне.

Как раз в этот момент они и подошли к ней вплотную.

— Ариадна, любимая моя девочка, разреши нам выйти из лабиринта! — на всякий случай попросил Тесей, в тайне боясь, что она действительно разрешит. Но она, конечно же, дико улыбнулась в ответ и отрицательно качнула головой. Вот тогда-то они и схватили её за белы руки, задрали платье и тут же выебали по первому разу. А потом она долго сосала Минотавру и Тесею хуи, а потом они снова ебли её, а она счастливо плакала. Сосала хуи и плакала.

И таким вот макаром ебли они Ариадну много дней и ночей, а когда сами устали, то других позвали. А тут как раз мимо проходила армия восставшего Спартака. И целая армия ебла Ариадну днями и ночами. А потом Тесей изобрел хитрую мантру и поведал её всему миру. И с тех пор каждый, кто эту мантру произнесет, тут же оказывается возле Ариадны и может с ней делать все, что захочет. Скажу вам больше, каждый онанистический акт — это, на самом деле, ебля с Ариадной. Мы этого часто не понимаем, но у неё-то, у бедняжки, пизда по швам трещит и ни секунды без хуя не остается. Бедная моя девочка Ариадна! Прости меня! Ведь и я там был, мед-пиво пил, хуем по твоей пизде водил.

А лабиринта с тех пор как не бывало… Как будто языком кто слизнул по самые яйца.

(Между тем «Псевдо» осталось жить всего тринадцать страниц моим почерком на клетчатых тетрадных листах. Что, Арсений, как тебе твой дом, в котором жить нам всем предстоит вовеки веков?)

Я совсем больной. Я усталый, всё болит, всё жаждет какого-то непонятного отдыха. Ноет всё тело. Полная чепуха в голове. Что делать — неясно. Да и вопрос этот мне надоел. Его задает всякий. Четырёхстопный ямб мне так же надоел. Я совсем больной. От первой утренней сигареты у меня кружится голова, чего раньше со мной не случалось. Я совсем больной. Я давно и крепко болею, но сегодня мне хорошо. Весна — щепка на щепку лезет.

Плохо лишь то, что дома я позабыл сигареты, и снова нет денег, чтобы купить их на улице. Да и те, что остались дома, подарил мне сегодняшней ночью Дулов, после очередного «вечернего» чаепития.

У «Псевдо» началась подагра или, напротив, он полон сил и одержим творческим горением, — не всё ли равно. Обидно. Невыносимо обидно, что он уже стал мне почти безразличен. Я знаю, что он скоро умрет, но мне все равно. Разве что, поскорей бы уже.

Разве можно быть честным человеком, нося фамилию Фердыщенко?

Разве можно быть Большаковым, нося фамилию Скворцов? Хуй знает. Может и можно, а может быть ничего нельзя. (До чего же едкие и громкие эти черные чернила.)

«Господи, господи, пожалей меня, брата, неприкаянного во всех твоих снах бесполезных, как всякий сон всякого божества!» — машинально шепчу я молитву и вдруг спохватываюсь: на хуй молитвы? На хуй молитвы, если моя красивая Ленушка мне не дает? Или, может, я плохо прошу?

Да уж, все мы устали. Может быть «Псевдо» — это никакой не роман, а всего лишь длинная и грустненькая колыбельная песня? Может и так. Может и нет? Может и нет. (Станция «Каширская», 17.00, 30 апреля 1995-го года. (С наступающим вас праздником международной солидарности трудящихся! Ура! Ура! Ура!!!))

Кампанелла город солнца Лене моей подарил. Ах, Ленаесли, милая моя птица! (Птица Чайничек, если помнишь. (Это вместо чаечки.) А ты, опять-таки, если помнишь, пыталась меня называть фламинго. Какая глупость, ей-богу!) Так вот, Ленаесли, птица моя, какой из русских не любит…