Макс Гурин - Новые праздники

А про Bjork я уж и что сказать не знаю! Быть может, именно ее безумное «Human behaviour» со своей равной обращенностью и к современной академической музыке и к попсе, впервые по-серьезному навело меня на мысль, что попса и не-попса, элитарная культура и массовая — вещи суть однохуйственные в этой мудацкой человечкиной жизни. И вообще, как вы понимаете, из всего вышеизложенного, я, в отличие от моего любимого Горького, всем хорошим в себе обязан не книгам, а Женщинам, которые всегда помогали и помогают мне в эти книги (в широком смысле книги, разумеется) врубаться так, как надлежит ебаным птицам-мальчикам.

Там, у Bjork в ее супер-хите, блядь, такое же ритмическое движение с литаврами и маленьким барабаном, как и у Шостика в его «эпизоде нашествия», как и в Морисовом «Болеро». Это, блядь, не иначе как по жизни моя Волна! Мне, высуну я вам ахиллесову пятку, все, что хочешь можно впарить, если на этой волне действовать.

И, конечно, вся эта моя внезапно охватившая, хотя и давно уже понемногу растущая во мне жажда женского творчества во многом подпитывалась моей безысходной мудацкой любовию к Имярек.

В декабре девяносто пятого года я полагал, что полагать имею все основания, что Имярек моя подумала-подумала, да и решила, что у нас нет перспектив, хотя как она со своем некрофилистким по Фромму складом характера умудряется всегда думать о бытовых перспективах, мне неясно. Не скажу, что меня это ударило в самое сердце, хотя конечно ударило. Ведь несмотря на то, что я всегда подсознательно жду от жизни какой-нибудь подлянки и тем нетерпеливее жду, чем более счастлив в меру своих возможностей, когда эта Подлянка грубо врывается в мою жизнь — оное предполагаемое заране вторжение всегда оказывается для меня, да и для всех нас, почему-то большой неожиданностью.

И потому-то мне и столь резанули по сердцу новые песни девочек-птичек из «Колибри». Да и как я в тогдашней своей ситуации мог равнодушным остаться к тому, что, мол:

Как можно остаться к этому равнодушным даже безо всяких там ситуаций!? Я не понимаю этого.

А начинается столь впечатлившая меня песенка девочки Лены Юдановой тоже очень кайфово, с такой, блядь, как два пальца обоссать, расстановки тех самых координат, в которых все человеки испокон веков существуют:

Как это небо голубое высоко!

Как это солнце… золотое (но точно не помню. Если «золотое», так это совсем хорошо, потому что эпитет совершенно корневой с фольклорной точки зрения, а фольклор — это вам не хуйня!) далеко!..

И то, что небо именно голубое — это тоже из той же правильной серии, а то что оно именно при энтом «высоко», — это совсем замечательно и прикольно, потому что амбивалентно, блядь, ибо по хую наречие ли сие или краткое прилагательное в роли сказуемого, если даже не то же наречие в его роли. Пиздец — кайф!

И там Агузарушка миленькая со своим «мне хорошо рядом с тобой» и «если бы знать, кому легко» и «взмахами сильных крыл» у ее так называемого орла. Причем у нее там эта фраза спета очень новаторским, блядь, дабл-трэком, где в то время, как одна Жанна поет «крыл» (Не уебищных «крыльев», заметьте, а именно «крыл»), другая Жанна поет «лап», что мало того, что смешно «лапами-то махать», так ещё и смешная хрень получается «крлап». При этом сочетание «крл» — это не хуйня, потому что «р» и «л» — это, как я помню из исторической грамматики, слоговые, слогообразующие плавные, и фонетическое звучание этого забавного дабл-слова «крлап» напоминает звучание слова «крыло» в единственном числе родительного падежа, то есть — «крыла». Только такая ебанутая на всю голову девочка, как Агузарова, могла такую хуйню учинить. Очень ее за это люблю!

Очень люблю я этих самоотверженных девочек! А не самоотверженных девочек, проводящих всю жизнь в поиске подходящего им в бытовом плане Хуя ненавижу! И Наташа Ростова — такая же сука! Неслучайно Алена Свиридова (тоже ведь существо!) по ней с такой злобой прошлась, хоть это и не вошло в окончательный вариант ее песенки, если не ошибаюсь, «Карменсита», или, может, «Старый полковник», которому, надо думать, и по сей день никто слова доброго даже не сказал, не говоря уж о том, чтоб письмецо накатать. Суки вы, люди! И я нам нашего горя никогда не прощу!

Однажды, как уже говорилось, сработанная впопыхах плотина моего идиотского сердца не выдержала-таки натиска плотной, тяжелой и до крайности настойчиво давящей на нее, плотину, блядь, творческой воды. Вновь оказался я низвергнут в пучину образного и семиотического океана. На сей раз по причине тотального, отразившегося буквально во всех сферах моего, в сущности, небогатого этими сферами, мышления, охуения от бесперспективной и самой сильной своей Любви (хочу надеяться, что на ТОТ момент, хоть и не поднялась рука обойтись без скобок) я сразу установил, что весь этот океан — не что иное есть, как все та же, уже воспетая мною неоднократно, менструальная девичья кровь. Женщина всецело поглотила меня, взяла за яички и полновластно повлекла за собой в неизведанные миры. Думать было уже поздно, и потому я шел покорно и молча, к своему неудивлению попутно и перманентно охуевая опять же от наблюдаемой по сторонам Неизбывной Красоты.