Макс Гурин - Повесть о Микки-Маусе

Я, почти не открывая глаз, но продолжая сквозь сон поражаться тому, какой сегодня странный был день, начиная буквально с того, что сидя в музыкальной школе в ожидании своей дочери, я трижды слышал у посторонних людей такой же звонок в мобильниках, как у меня, и такой же сигнал прихода sms, хотя ранее этого почти никогда не случалось; вот, говорю, я сполз с кровати и побрёл в темноте мимо огромного чёрного зеркала нашего шкафа-купе по направленью к сортиру. Но тут произошло нечто исключительно странное.

А может и не странное, а, напротив, совершенно закономерное — смотря, что считать Законом, я полагаю; вопрос, блядь, приоритетов, как тоже можно сказать при определённых обстоятельствах и в соответствующем настроении.

Короче говоря, не успел я войти в сортир, поднять сиденье и вытащить из трусов (да, в последние годы я вынужден спать в трусах — ведь у нас двое маленьких детей!) член, как стало совершенно очевидным, что я вовсе не у себя в сортире, а в полумраке той самой пещеры, о которой говорил Эверест. «Ищите женщину — значит, ищите снег…, — почему-то вдруг пронеслось у меня в голове, — Звезда твоих снов у тебя в руках!» «Точно! Вот же она, ключевая фраза! Я же и есть Эверест! И эта пещера внутри меня! Что же я голову-то себе понапрасну ломал!» — понял вдруг я.

Ольга по своему обыкновению обворожительно похохатывала, нисколько не смущённая постепенно заполняющим её сладкое влагалище сталагмитом.

— Макс, — обратилась она со смехом ко мне, — я же знаю, что всю жизнь время от времени ты хотел меня. Хорошо, мой друг, я пересплю с тобой, но у меня будет одно маленькое условие…

Я молча слушал её, восхищённо пожирая глазами её прекрасную наготу. Пещера тем временем постепенно превратилась в мою студию звукозаписи. На Ольге вдруг оказались обтягивающие голубые джинсы и футболочка, под которой без труда угадывались два её напряжённых соска. Голос её звучал из наушников, а сама она, поигрывая бёдрами, стояла у микрофона. Я нажал красную кнопку записи.

— Условие простое, мой друг… — и Ольга снова рассмеялась мне в уши, да ещё и с дилэем на обработке, — После того, как я с тобой пересплю, ты умрё-ошь… — пропела она своим небесным голоском.

— Подожди, — попытался я уточнить, не выходя из режима записи, — но ведь это смотря когда! Я же в любом случае рано или поздно опять умру, и когда бы это не случилось, это произойдёт после того, как я пересплю с тобой.

— Это я пересплю с тобой, а не ты со мной! — со смехом же возразила мне Ольга и добавила, — Самый хитрый тут, да?

И она обвела язычком вокруг своего манящего ротика.

«Господи, как же я хочу тебя, с-сука! Я просто бы пополам тебя разорвал своим членом! И дальше бы ёб! Ёб, ёб бы тебя в самую твою лукавую душу!» — подумал я, но вслух не сказал. Сказал вместо этого так:

— Ольга Велимировна, встаньте-ка, пожалуйста, на колени и сделайте мне минет! Потом я кину вам две-три палки и, в принципе, да, в принципе, я готов хоть сразу после этого умереть…

— Хорошо, мой друг… — согласилась Ольга и, опустившись передо мной на колени, принялась расстёгивать мне ширинку…

Фауст-патрон, лёжа внутри собственного ствола, размышлял по своему обыкновению, насколько же размыты всё-таки грани между всеми событиями, явлениями, да и даже самими по себе физическими предметами, а о духовных сущностях лучше и вовсе не думать. Сколько раз он не покидал этот мир, мир собственного полого ствола, сколько раз не разрывался на мельчайшие осколки собственного смертоносного тела, ему так никогда ещё не удалось перестать быть самим собой: сверхсущностью, несущей гибель кому угодно, но только не себе самому.

В тот же миг, когда он взрывался, невольно унося чью-то беспутную жизнь, он снова оказывался в стволе; уже другой вроде бы Фауст-патрон, но в сущности всегда тот же самый, потому что сам по себе он был лишь в частных случаях рассмотрения (рассмотрения себя теми, кому он неизменно, по роду самой своей профессии и призвания нёс бескомпромиссную гибель) физическим предметом, но главный же аспект его бытия заключён был в неоспоримом факте его бытия Идеей Себя Самого. Поэтому Фауст-патрон был бессмертен.

То, что чисто внешне выглядело как смерть его физической оболочки, было на самом деле всего лишь его работой, которую со спокойным повседневным усердием выполнял он множество раз за сутки, да и регулярная смерть на деле всегда оборачивалась смертью вовсе не для него, а для других. Для любых других, кроме него. Ведь кроме него, решительно все во Вселенной были «любыми».