Жозе Сарамаго: [Про]зрение

Было девять часов, когда комиссар проснулся. Проснулся не в слезах – верный знак того, что слезоточивый газ не был пущен – и без наручников на запястьях, и в лоб ему не были уставлены стволы пистолетов, о, как часто бывает, что страхи, омрачающие нашу жизнь, оказываются беспочвенны и неосновательны. Он поднялся, умылся, побрился и отправился, размышляя о том кафе, где вчера завтракал. По пути купил газеты. А я уж думал, вы не придете, сказал ему киоскер с приветливостью давнего знакомого. Одной не хватает, заметил комиссар. Не вышла сегодня, и поставщик не знает, когда выйдет, может, на неделе, ее, судя по всему, оштрафовали по-крупному. За что. За статью – она сейчас по всему городу разлетелась в листовках. А-а. Вот ваш пакет, а в нем пять экземпляров, нынче поменьше придется читать. Комиссар поблагодарил и пошел искать кафе. Он забыл, на какой оно улице, аппетит же разыгрывался всерьез и с каждым шагом все сильней, при мысли о гренках с маслом рот наполнился слюной, и простим этому человеку, если на первый взгляд показался он бессовестным обжорой, недостойным ни возраста своего, ни общественного положения, а потому простим, что вспомним – вчера он лег спать на пустой желудок. Но вот наконец отыскал и улицу, и кафе, и вот уже сидит за столом, и в ожидании пробегает глазами газетные красно-черные заголовки, призванные поведать нам о приблизительном содержании статьи: НОВАЯ ПОДРЫВНАЯ АКЦИЯ ВРАГОВ ОТЧИЗНЫ, КТО ЗАПУСТИЛ КСЕРОКСЫ, ИНФОРМАЦИОННАЯ УГРОЗА, НА ЧЬИ ДЕНЬГИ ДЕЛАЮТСЯ КОПИИ. Комиссар ел медленно, вдумчиво, стараясь не упустить ни малейшего оттенка вкуса – кофе с молоком тоже оказался лучше, чем вчера, – и уже дошел до конца трапезы, ощутив прилив новых сил и натешив плоть, как вдруг дух напомнил ему, что он со вчерашнего дня пребывает в сомнениях относительно сада с прудом, посреди которого девушка с кувшином пытается зачерпнуть зеленоватую воду: Ты ведь так хотел пойти туда, да так и не пошел. Вот прямо сейчас и пойду, сказал комиссар. Расплатился, собрал газеты и пошел. Причем пешком, такси брать не стал. Делать все равно было нечего, а так можно было убить время. В саду присел на ту самую скамейку, где сидел тогда с женой доктора и где взаправду познакомился со слезным псом. Отсюда был виден пруд и девушка с кувшином. Под деревом еще оставался клочок прохлады. Он укрыл ноги плащом и устроился, испустив блаженный вздох. Человек в синем галстуке в белую крапинку подошел сзади и выстрелил ему в голову.

Спустя два часа министр внутренних дел созвал пресс-конференцию. Он был в белой сорочке, при черном галстуке, а на лице нес выражение глубокой скорби. Стол был уставлен микрофонами, а единственным украшением его был стакан воды. Позади, как всегда, задумчиво колыхался государственный флаг. Приветствую вас, дамы и господа, сказал министр, я пригласил вас для того, чтобы сообщить трагическое известие о гибели комиссара нашей полиции, по моему поручению расследовавшего конспиративную сеть, организатор которой уже выявлен и обнаружен. К сожалению, наш комиссар умер не своей смертью, но пал жертвой намеренного и заранее подготовленного убийства, осуществленного, без сомнения, профессионалом, мастером своего преступного дела, поскольку хватило одной пули, чтобы осуществить покушение. Излишне говорить, что все признаки однозначно указывают на то, что новое злодеяние совершено подрывными элементами, стремящимися в нашей древней, в нашей злосчастной столице своими попытками подорвать самые устои правильно функционирующей демократической системы, хладнокровно пытающимися расколоть социальное, политическое и моральное единство нашего народа. Думаю, нет надобности и подчеркивать особо, что тот исключительно достойный пример, поданный нам всем погибшим на боевом посту комиссаром, должен служить не только объектом глубочайшего уважения, но и – не побоюсь этого слова – преклонения, ибо его героическая самоотверженность обеспечит ему отныне почетное место в пантеоне мучеников во имя отчизны, которые из того далека, где пребывают ныне, не сводят с нас пристального взора. Правительство, представленное здесь в моем лице, скорбит и негодует вместе со всеми теми многими, кто знал исключительные человеческие качества безвременно ушедшего от нас комиссара, и заверяет со всей ответственностью всех граждан и гражданок, что не отступит в борьбе с происками заговорщиков и с безответственностью тех, кто оказывает им поддержку. И еще два слова. Во-первых, хочу сообщить, что инспектор и агент второй категории, вместе с комиссаром проводившие расследование, были по его просьбе освобождены от выполнения этого задания в целях их же собственной безопасности, а во-вторых, что правительство изыщет все законные средства для того, чтобы в ознаменование исключительных заслуг покойного, явившего нам высокий образец цельности и беззаветного служения отчизне, в самое ближайшее время удостоить его посмертно высшей награды, которой страна венчает своих сыновей и дочерей, прославивших ее. Сегодня, дамы и господа, печальный день для всех людей доброй воли, но долг призывает нас не предаваться отчаянию, не падать духом. Какой-то журналист вскинул руку, желая задать вопрос, однако министр уже удалился, на столе остался нетронутый стакан воды, микрофоны записали уважительное молчание, подобающее памяти усопших, а флаг на заднем плане неустанно продолжал медитировать. Последующие два часа министр посвятил совещанию со своими ближайшими помощниками – вырабатывался план немедленных действий, заключавшихся прежде всего в том, чтобы в город на манер каких-нибудь пресмыкающихся вползли значительные и ударные силы полиции, которым до поры до времени предстояло работать в штатском, никак не обнаруживая свою причастность к известному ведомству и не компрометируя его. Таким образом, пусть и не впрямую, но все же было признано, что, оставив столицу без контроля и наблюдения, совершили серьезнейшую ошибку. Что ж, еще не слишком поздно исправить ее, сказал министр. В этот самый миг вошедший секретарь сообщил, что на проводе премьер и что при этом он просит его приехать незамедлительно. Министр пробурчал, что глава кабинета мог бы выбрать более подходящий момент для разговора, но, делать нечего, покорился. Оставил помощников утрясать последние технические подробности плана и вышел. Лимузин с машинами охраны позади и впереди через десять минут доставил его туда, где находилась резиденция премьера, и через пятнадцать он со словами: Здравствуйте, господин премьер, уже входил в кабинет. Здравствуйте, прошу садиться. Вы меня вызвали в тот момент, когда мы уже совсем почти дорабатывали план, призванный исправить ошибочное решение по выводу из столицы всех сил правопорядка, думаю, завтра смогу представить его на ваше рассмотрение. Не сможете. Почему. Не успеете. Да он почти готов, остались сущие мелочи. Боюсь, вы не поняли – не успеете, потому что завтра уже не будете министром внутренних дел. Что, вопросительное местоимение прозвучало именно так – будто им выпалили и потому не вполне уважительно. Вы прекрасно слышали, что, не заставляйте меня повторять. Но, господин премьер-министр. Не будем затевать никчемный диалог, с этой минуты ваши полномочия прекращены. Это насилие, господин премьер, это произвол, господин премьер-министр, и – довольно своеобразная, знаете ли, причудливая манера отблагодарить меня за те услуги, которые я оказал стране, должна быть причина для такой грубой, и, надеюсь, вы сформулируете ее, да, грубой, отставки. Ваши услуги стране во время последнего кризиса были одной непрерывной цепью промахов, перечислять которые не стану, я вполне способен понять, что необходимость создает закон, что цель оправдывает средства, но – лишь при том условии, если цель достигнута, а закон, принятый по необходимости, исполняется, а вы ничего не исполнили и ничего не достигли, а теперь еще эта гибель комиссара. Он пал от руки наших врагов. Нельзя ли обойтись без оперных арий, а, очень обяжете, я слишком глубоко в теме, чтобы верить подобным побасенкам, у врагов же было бы гораздо больше оснований сделать из вашего комиссара героя, чем убивать его. Поверьте, господин премьер-министр, не было другого выхода, этот человек представлял настоящую опасность. О нем, если позволите, поговорим в другой раз, его убийство – это непростительная глупость, а теперь, как будто мало было всего прочего, мы получили еще и уличные манифестации. По моим сведениям – незначительные. Гроша ломаного не стоят ваши сведения, полгорода уже на улицах, и за другой половиной остановки не будет. Я уверен, что будущее меня оправдает, господин премьер-министр. Вам мало чем это поможет, если настоящее осудит, и на этом – все, точка, будьте любезны удалиться, разговор окончен. Я ведь должен передать дела своему преемнику и ввести его в курс дела. Я сам займусь этим. Но преемник. Ваш преемник – я, потому что кто стал министром юстиции, может ведать и внутренними делами, так что все в семье, как говорится, останется, я возьму это на себя.