Жозе Сарамаго: [Про]зрение

Сейчас комиссар готовится выйти на улицу. Положил оба письма во внутренний карман пиджака, надел плащ, хотя прогноз был более чем благоприятен, нежели можно пожелать в это время года, в чем он смог бы убедиться de visu[10] Воочию (лат.) . , отворив окно и поглядев на редкие белые облачка, медленно плывущие в вышине. Не исключено, впрочем, что склониться в пользу плаща заставил иной, более весомый аргумент, поскольку плащ макинтош, особенно этого фасона, с поясом, есть нечто вроде отличительной особенности классических детективов, по крайней мере, с тех пор, как реймонд чэндлер создал своего марлоу [11] Реймонд Торнтон Чэндлер (1888–1959) – американский писатель, автор детективных романов, повестей и рассказов. Главный герой многих романов Чэндлера – калифорнийский частный детектив Филип Марлоу. В экранизации романа «Глубокий сон» (1946) американского режиссера Хауарда Хоукса его роль сыграл Хамфри Богарт (1899–1957). , и по одному взгляду, посверкивающему меж опущенным полем шляпы и поднятым воротником плаща, можно немедленно узнать хамфри богарта, и эта немудреная наука доступна любому читателю книг о полицейских-и-ворах. Наш комиссар шляпы не носит, ходит с непокрытой головой – такой модус предписан ему нынешней модой, которая терпеть не может романтизма и, как говорится, сначала стреляет на поражение, а потом уже спрашивает: Эй, есть кто живой. Комиссар уже спустился на лифте, уже миновал вахтера, кивнувшего ему из своей будочки, и вот теперь он на улице и собирается выполнить три задачи дня – с опозданием позавтракать, пройти по улице, где живет жена доктора, и вручить письма адресатам. Первая задача решилась в кафетерии, где он получил кофе с молоком и поджаренные хлебцы с маслом, не такие, впрочем, хрустящие и сочные, как в прошлый раз, но ничего удивительного, так устроена жизнь, одного прибывает, другого убывает, а что касается этих хлебцев, то и приверженцев у них все меньше – и среди производителей, и среди потребителей. Простим же эти гастрономические банальности человеку, у которого в кармане бомба. Он уже поел, уже расплатился и скорым широким шагом стремится ко второй своей цели. Путь к ней занял минут двадцать. На углу умерил шаги, принял вид праздного гуляки, и, хотя знал – если дом взят под наблюдение, полицейские его узнают, но это его не смутило нисколько. Если кто и заметит и доложит своему непосредственному начальству, а то – своему, более или менее прямому, а то – главе столичной полиции, а тот – министру внутренних дел, можно не сомневаться, что альбатрос скажет самым своим режущим тоном: Не трудитесь сообщать то, что я и без вас знаю, рассказывайте такое, что мне нужно знать, а именно – какого черта он там ошивается и что он там забыл. А на улице людей больше, чем обычно. Перед домом, где живет жена доктора, стоят кучками жители квартала, которые, влекомые сюда любопытством – невинным в большинстве случаев, но иногда и злорадным, – стеклись с газетами в руках туда, где живет обвиняемая, более или менее знакомая им шапочно или близко, не говоря уж о таком неизбежно возникающем факторе, как то, что зрение иных поправлял, бывало, умениями своими и навыками офтальмологический ее супруг. Комиссар уже заметил соглядатаев – вот один присоединился к самой многочисленной группе, вот другой с деланой небрежностью прислонился к стене, читая спортивный журнал с таким видом, словно в мире печатного слова нет для него ничего более значительного. И так объяснимо, почему в руках у него не газета, а именно журнал – журнал, надобно вам знать, обеспечивая достаточное прикрытие, занимает значительно меньше места в поле зрения наблюдателя и легко прячется в карман, если возникла необходимость тронуться следом за наблюдаемым. Полицейские знают такие штуки, их еще в детском саду обучают такому. Конечно, всякое бывает, и нельзя исключать, что эти двое не осведомлены о непростых, мягко говоря, отношениях между комиссаром и министерством, где они служат, а потому думают, что и он тоже задействован в операции и пришел удостовериться, что все идет согласно плану. Ничего, словом, удивительного в том, что он тут. Хотя с другой стороны – конечно, по кабинетам определенного уровня уже пошел гулять слух, будто министр недоволен работой комиссара, и что доказывается приказом его помощникам вернуться, но шепотки эти еще не достигли нижних этажей ведомства, к которым и принадлежат двое агентов. Да, пока не забыли, надо бы разъяснить, что шептуны понятия не имеют о том, чего ради был комиссар командирован в столицу, и это, в свою очередь, доказывает, что инспектор и агент, пребывая там, где пребывают, не проболтались. Любопытно, хотя и нисколько не забавно, было наблюдать, как соглядатаи с таинственным видом приблизились к комиссару и шепнули, не разжимая губ: Без перемен. Комиссар в ответ кивнул, обвел взглядом окна четвертого этажа и пошел прочь, подумав: Завтра, когда будут опубликованы имена и адреса, народу здесь будет не в пример побольше. Увидев невдалеке проезжавшее такси, остановил его. Сел, поздоровался и, достав из кармана конверты, прочел адреса, спросил водителя: Куда ближе. Второй. Тогда едем сначала туда. На переднем сиденье лежала сложенная газета – та самая, где кроваво-красными буквами был напечатан заголовок: ВОТ ОНО, ЛИЦО ЗАГОВОРА. Комиссара так и подмывало спросить таксиста, что он думает насчет этой газетной сенсации, однако он удержался из опасений, что чересчур напористым интересом и самим тоном выдаст свою профессию. А про себя подумал: Вот оно что значит – страдать от того, что слишком ясно сознаешь степень своей профессиональной деформации. Тему неожиданно затронул сам водитель: Не знаю, что вы думаете насчет той женщины, что, говорят, сохранила зрение во время эпидемии, но по мне – так это чепуха самой высшей марки, придумали, чтоб газеты лучше продавались, если я ослеп, если все ослепли, как же это она ухитрилась не ослепнуть, нет, не было такого и быть не могло, и кому это только в голову-то пришло. А еще говорят, это она всех подбила голосовать чистыми бюллетенями. Да и это – брехня чистейшая, женщина, она женщина и есть, в политику не мешается, был бы мужик, ну, куда ни шло, а так – да ну. Ну, поглядим, чем дело кончится. Кончится это дело, изобретут другое, иначе и не бывает, а вы даже не представляете, чего только наш брат таксист не наслушается, да, и я вот еще что вам скажу. Слушаю, слушаю. Вопреки тому, что принято считать, зеркало заднего вида – оно ведь не только, чтобы за дорогой следить, в нем и душу пассажира видно, хоть никто пока об этом не догадывался. Да, в самом деле, я об этом никогда не думал. Да уж поверьте, за баранкой многому научишься. После этого откровения комиссар счел за благо свернуть беседу. И лишь когда водитель затормозил со словами: Приехали, все же осведомился, всех ли машин и шоферов касается меткое наблюдение над зеркалом заднего вида и душой, однако в ответ услышал безапелляционное: Нет, уважаемый, только такси.