Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА

С девятнадцати лет разъезжала она по таежным кочевьям с медицинской сумкой.

Рассказала Нина Павловна Петке, как в сорок третьем году началась вспышка тифа в селении на Тыме. В морозный день она с подругой ушла в зараженную деревню делать прививки. Почти пятьдесят километров пешком прошли девушки.

– Пообморозились мы тогда… Руки, правда, уберегли. Шприц могли держать… Все кажется: недавно было… Двадцать лет назад отправилась я на Оглат, приток Югана. Там, на эвенкийской заимке, в чуме, принимала роды. Одежда матери – просаленные шкуры, ни одной годной на пеленки тряпки. Пришлось кофточку свою порвать… Хозяин тогда отвез меня на оленьей упряжке обратно. Песни пел от радости всю дорогу. Сын родился. В знак уважения дал мне туес с мозгом из лосиных костей и беличью шапку…

О многом рассказала Нина Павловна Петке, упомянула и о Лене, уехавшей в Улангай да задержавшейся там чего-то…

У Петра память жадная, он никогда не берется за карандаш, пока не выслушает человека и не расспросит. Зато потом вытащит блокнот и – строчит.

Нина Павловна думает о Лене, вспоминает, как хотела бежать девушка из Медвежьего Мыса однажды запоздалой осенью.

А было это так: к вечеру сырой снег пал на землю.

Задул сивер. Неуютно становится от такого ветра и на улице, и на душе у человека.

Еще плескалась Обь. Бились потемневшие густые волны у объяристых берегов. Брызги застывшей крупой да узористым стеклом оставались на приплесках.

Уходил последний пароход с пристани. Прощально-плачущим гудком раздирал морозный воздух. «У-у-у», – неслось над поселком, заползало в дома. Жалил в сердце тонкий ноющий гудок, пробирал кожу изморозью.

Нина Павловна пришла тогда домой – нет Лениного чемодана. Кинулась бегом на пристань, поднялась по оледенелому трапу на пароход, разыскала Лену. Молча посмотрела ей в глаза и сказала требовательно:

– Покапризничала и хватит. Идем.

Взяла ее чемодан и снесла на берег.

Много чудес повидала Югана на своем веку. Разве это не чудо, как по белой тряпке бегают живые люди, разговаривают. Кино называется. Или вот, маленький говорящий ящик. Положи на кругляшок черную пластинку, в которой музыка или песни спрятаны, сиди, слушай. Совсем недавно в каждый дом электрические лампочки повесили. Правда, пока скупо председатель Сашка дает свет. С наступления темноты и до часу ночи. Однако хорошо. А самое большое нынче диво в Улангае – зоотехник Таня Сухушина… Был у девки изуродованный нос, а стал красивый, с маленькой горбинкой.

Югана сама была у Тани, нос ее щупала, в ноздри хотела заглянуть, но Таня рассердилась. А чего обижаться, не чужие, поди, люди. Югане хотелось знать, как это в Москве людей красивыми делают…

Все улангаевцы, кроме Кости, побывали у Сухушиных.

Едва туманистые сумерки забаюкали деревню, отправилась Таня к Косте. Перед тем как войти в дом, постояла в ограде у окна. Шторки не закрыты, видно ей: сидит Костя за письменным столом, в книги заглядывает, пишет чего-то…

Вошла Таня без стука. Оглянулся Костя – глаза в удивленном размахе застыли. Стоит Таня перед ним в красивом платье, стройная, волосы на голове взбиты волнами, пышный узел на затылке. Лицо у Танюшки от волнения румянцем взялось. Чувствует она на щеках прилив жаркой крови.

– Вот это да! А помнишь, говорила, что мечта твоя несбыточна. Сбылось, значит, твое желание, – сказал Костя и, подойдя к девушке, торопливо поцеловал в губы.

Ни один мужчина не целовал еще Таню. И зачем Костя подлил огня в полыхающую душу?..

– Костя… – только и смогла произнести влюбленная девушка и добавила тихо, совсем зардевшись: – Поцелуй… меня… еще…

Поутру открыла Соня магазин, и сразу появилась первая покупательница, бабка Андрониха. Серянок взять ей нужно. Выждала она, когда народу побольше собралось, потопталась возле прилавка и так, вроде к случаю, сказала:

– Еще первые петухи не урлучили, телушку провожала за поскотину. Пруток таловый остановилась выломать у изгороди волнорезовского дома. Вижу, Танюшка шмыгнула из ограды, к своему дому завихрила. Проегозила девка всю ночку у Кости. Вот времечко пошло зудливое – сами девки падают на занозу…

– Сболтнешь сослепу, а Танюшке проходу не будет, – вступилась в разговор старуха Чарымова.

– На свои очи свидетеля не ставлю, – возразила Андрониха.

– Душа согрешит, а тело в ответе, – многозначительно сказала Соня. Она два дня назад сообщила «по секрету» бабам, что беременна от Ильи и не знает, как теперь быть.