Михаил Гиголашвили - Тайнопись

— Кабинки для мастурбации.

— Боже, неужели? — со страхом отодвинулся он от входа. — Как это? Зачем?

— Чтоб снимать напряжение. Заходишь в кабинку, бросаешь пару марок, шторка щелкает, открывается — и видишь круг, а на нем — стриптиз или что-нибудь в этом роде. Позы, лесбы, акты, минеты, лизеты, тибеты, всякие фелляцио и куннилингусы…

— Это еще что такое? Сия терминология мне неизвестна. Впрочем, догадываюсь. А дальше?

— Пройдет пара минут, время истечет, шторка упадет, окно закроется и дивное видение исчезнет. Хочешь смотреть дальше — плати.

— А что делают зрители?

— Кому что угодно. Их никто не видит.

— И есть… хорошенькие на круге? — помолчав, спросил он.

— Конечно. Хотите попробовать? — Я вытащил из кармана мелочь и призывно побренчал ею: — Ну, решайтесь!

— Боже упаси! — отшатнулся он. — К чему это? Женщин я и так перевидал достаточно… А, случаем, вы не забыли мою просьбу о магазине?

— Нет, туда мы и идем.

По пути в магазин мы продолжали разговор о шопингах и лизингах. Академик возмущался засоренностью современной русской речи, я — её орфографической нелепостью. За годы в вузах мне стало абсолютно ясно, что чудовищная, как бы начатая и брошенная на полуслове русская орфография, постоянный разрыв фонетики и письма отпугивают от языка не только иностранцев, но и самих носителей. Орфографию было бы неплохо реформировать, чтобы язык мог свободно дышать и жить дальше.

Когда академик язвительно спросил, как я это себе представляю, я ответил по пунктам. Привести в соответствие правописание шипящих (говорим «мыши», «крышы», а пишем почему-то «мыши», «крыши»). Убрать Ъ-знак — явный атавизм и пережиток прошлого (между «подъездом» и «свиньей» нет никакой фонетической разницы). Начать опять ставить точки над «Ё»: почему эта буква лишилась своих точек — непонятно (студенты-иностранцы уверены, что русские типографщики эти точки просто пропили). Привести к общему знаменателю всю корневую дурость вроде «гар-гор», «рас-рос», «зар-зор» и т. д., которые, кроме проблем, не только иностранцам, но и самим носителям языка ничего не приносят. Ликвидировать абсурдистское правило о словах типа «безынтересный» и «безыдейный» (писать по-человечески: «безинтересный», «безидейный»). Убрать всех «цыц», «цыплят», «цыган на цыпочках» и тому подобные охвостья неизвестно каких явлений. Что-то надо делать с числительными, такими рогатыми и ветвистыми, что сам черт ногу сломит. Вопрос ударений тоже надо как-то решать, а то немец или француз, изучающий русский язык, не хочет, чтоб его исправляли, он хочет знать правила, а их просто нет (а те, что есть, не поддаются изучению). Вот они и ворчат: «Если правил нет, то русским краски жалко — ударения поставить? Или ударения тоже пропили, как точки от «ё»?» Конечно, можно сказать: «Плевать на лягушатников, колбасников и макаронников!» — но вряд ли это будет конструктивно.

— Всё, что вы говорите — утопия, — выслушав меня, сказал Ксава.

— Почему? Была же в 1918 году реформа? Стало после неё легче писать или нет?.. Почему бы не облегчить этот процесс и дальше? Чем древнее язык, тем он проще, его обтесывает время. Я же не говорю о корневых явлениях, а только о шелухе, набежавшей за века… Немцы, кстати, решились на такую реформу и проводят её сейчас в жизнь.

— Так то немцы, организованные, дисциплинированные люди… Им прикажут — они и будут писать, как велено! А у нас! — он махнул рукой. — Вы, я вижу, на Западе стали прагматиком и рассуждаете с позиции социального дарвинизма: у вас работы уменьшилось, вот вы и хотите всё реформировать! — усмехнулся Ксава.

— Но логика в моих крамольных словах есть?

— Несомненно. Но я лично панически боюсь любых реформ, на опыте зная, что всякие т. н. улучшения ведут только к ухудшениям, если не сказать бедствиям, — признался он. — Я всякое повидал на своем веку. Лучше ничего не трогать, а то завалит с головой. Да и квасные патриоты не дадут ничего сделать, вой поднимут.

— Не спорю — в первом поколении реформа может вызвать хаос, но последующие будут благодарны, — сказал я. — Надо мыслить глобально!

— Хаос сейчас в России во всем, не только в языке. Только реформы языка нам еще не хватало! — не на шутку всполошился он, но я успокоил его:

— Это только разговоры на похмелье.

Мы шли в магазин, а подходили к будке, где продают спиртное и нехитрую закуску. Эти «Trinkhalle» («питейные залы»), открыты уже с шести утра и собирают пьяниц и грузчиков вперемешку с дамами в мехах, которые пьют кофе после бессонных вечеринок и вернисажей. Всё происходит корректно — каждому свое. И грузчики, заглатывая чекушки и хлюпая ранним гуляшем, украдкой поглядывают на дам и подмигивают друг другу. И дамы, косясь на их крепкие руки и налитые плечи, переглядываются и краснеют.