Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи - Избранная проза

— Творогу ж, — сказала Ганна и придвинула миску с творогом к Степе поближе. Степа набрал полную горсть и запихал в рот.

— Батьки нету? — прошамкал он.

— А нету ж, — сказала Ганна.

— В Славичи пошел?

— А лях жа его знаит, — ответила Ганна обычным своим «а лях жа» и спросила:

— А что тама?

— В Славичах? Ничего. Бандиты.

— Бабы бают, грабят они тама. Ти правда? — сказала Ганна.

— Не видать пока, — сказал Степа, — скоро верно начнется. Не тужи. И до слободы доберутся.

Ганна испугалась.

— Где ж он, акаянный, ходит? — захныкала она, — сховать жа надо.

— Чего там ховать, — сказал Степа, — вшей?

— А овчину жа.

— Батькину? Не возьмут.

— Отчего жа?

— Рваная она. Не годится.

— Рваную не возьмут? — с сомнением переспросила Ганна.

— Не возьмут, — твердо сказал Степа.

Ганна повеселела.

— Молока налей, — сказала она и, накрошив мелко хлеба, пошла на двор кормить цыплят.

Оставшись один, Степа вытащил из кармана наган, осмотрел, все ли в порядке, подержал-подержал в руке и сунул обратно в карман. Пригодится.

«Каданер чего там дрыхнет?» — сердито подумал Степа.

В окно он видел чистое голубое небо и на небе солнце. По солнцу, времени было часов одиннадцать.

«Рано ему, — думал Степа, — сказал — „завтра вечером“. Хоть бы скорее вечер».

Но солнце ползло лениво. Впереди еще целый день, долгий летний день. Эх-ма.

Вдруг Степа услыхал церковный звон. Торжественно гудел большой колокол и тревожно и часто перекликались колокола поменьше. Над Славичами, над слободой, над рекой, над полем, перекатывался медный крик колоколов и пугал и беспокоил. С чего бы вдруг? День будний. Пожар? Но пожарный звон другой, в пожар большой колокол молчит. Бандиты звонят? Но чего вдруг им понадобился пасхальный перезвон?

Степе не сиделось. Тянуло на улицу, в Славичи, хотелось ребят повидать. Лешку, может, или Яна. Чтобы при встрече не узнал чубатый или кто другой, Степа обвязал лицо маткиным платком, будто зубы болят, нахлобучил шапку до самых глаз и — раз в окно. Двором пойти — на Ганну наткнешься, а она, дура, привяжется: куда? зачем? Так-то в окно оно проще.

Конный бандит, вроде вестового или музыканта, с блестящей трубой через плечо, важно ехал по улице. Поравнявшись с каким-нибудь домом, бандит, не замедляя хода коня, эфесом шашки стучал в захлопнутый ставень и кричал:

— В город! На собрание!

Доехав до Степы, — дом Степы стоял в конце слободы, дальше начиналось поле, — бандит слез с коня, сел у ворот на бревне и закурил коротенькую трубку. Лицо у бандита было морщинистое, дряблое, величиной в детский кулачок, зубы мелкие и черные, а нос смотрел куда-то вверх. Ни усов, ни борода не было, но на голове росли густые дикие волосы, спадающие на лоб и закрывающие уши. С левого уха свешивалась серебряная серьга в форме полумесяца. Бандит долго сидел так у ворот, потупив голову и уныло сплевывая себе под ноги желтую накипь курева. Степа подошел к нему и спросил:

— Это где собрание?

— В городе, — ответил бандит, — в городе. Подле церкви.

— А что там будет?

— Ничего не будет, — равнодушно сказал бандит. — Батько говорить будет, — добавил он.

Степа больше расспрашивать не стал и уже хотел отойти, как вдруг бандит поднял голову и, решительно сплюнув, заговорил сам:

— Ругаться будет, — сказал он, — я его, черта лысого, знаю. Товарищи, чай, были. Он только и умеет, что пить да ругаться. Фрайер.

— Что? — не понял Степа.

— Фрайер, говорю, — повторил бандит, — я его знаю, Нишку. Каторжник он, вот кто. — Бандит быстро оглянулся и, понизив голос, продолжал: — он, Нишка, шесть лет в каторжниках был, на мокром деле завалился. Я его знаю!

— А чего к нему пристал? — спросил Степа.

— Так уж Делать нечего было, — сказал бандит, — а уйду. Надоело. Ну его, Нишку. Не ндравится мне у него. Мясник. Кой он мне дался? У меня на руках профессия хорошая. Я, браток, ширмач.

Степа опять не понял.

— Что?

— Ширмач, — сказал бандит, — карманщик, ну. Плюну и поеду в Одес. Городок такой, что лучше не надо. А на Нишку плюну. Нужен он мне очень. У меня профессия хорошая. Мне што? Плевать!

— Обидел он тебя, што ли? — сказал Степа.

— «Обидел, обидел», — передразнил бандит, — а тебе что?

Он сел на коня и пустился в обратный путь. Эфесом шашки он стучал в закрытые ставни и кричал:

— В город! На собранье!

Против церкви, на маленькой трибуне стояло несколько человек бандитов, а вокруг трибуны робко жались мужики со слободы, лавочники из местечка, коробейники с «выгона». Они осторожно сморкались в руку, то и дело подтягивали сползающие штаны, переговаривались шепотом, испуганно выжидая, что будет и не понимая, зачем их сюда пригнали. Особо держалась группа человек в десять, во главе с попом, благообразным, румяным стариком. Тут же были и дьяк и Антон, кой-кто с «верха» — из купеческих тузов, и хозяин единственного в местечке кожевенного завода Зелик Найш. Цепь верховых плотным кольцом обхватила толпу. Дальше выстроились в ряд тележки — двуколки с пулеметами на сиденьях.