Александр Кабаков - Старик и ангел

Еще одна галлюцинация, думал он, но эта мысль не мешала ему чувствовать ее тело, и руки, и напрягаться, и все оглушительней чувствовать ее выскальзывающее тело и руки, шершавые руки работящей бабы, руки, руки…

Каша не успела остыть, а чай был еще даже слишком горячий, так что приходилось делать совсем маленькие глотки, а потому конфеты «Коровка» расходовались очень быстро. После третьей она отобрала блюдце и высыпала оставшиеся в карман своего халатика.

— Миленький-любименький, не сердись, — попросила она умоляющим тоном, каким почти все время разговаривала с Кузнецовым, как с больным и потому капризным ребенком. — Я тебе все буду приносить, даже могу водочки принести, если очень захочешь, только ты будешь есть и пить понемногу, ладно? Понемногу ничего не вредно…

— Как же ты ко мне приедешь, — вздохнул он, — если она… Ольга, моя жена… может в любой момент прилететь и войти…

— Она летает? — Таня спросила это таким голосом, что он приподнялся и удивленно посмотрел на нее. Рядом с его постелью стояла совершенно незнакомая женщина, вишневые круглые глаза потеряли цвет, теперь это были просто небольшие черные круги, словно два ружейных дула смотрели на него. А лица — коротенького носа и будто нарисованного, выгнутого как лук рта, и вообще всего этого бесконечно милого и уже казавшегося знакомым ему всю жизнь лица — его просто не стало, лицо было стертое, пустое, каких миллионы в любой толпе.

— Она летает?!

— Ну, летает, а что? — он испугался, испугался насмерть, что Танино лицо не вернется. — «Эйр Франсом» летает с тех пор, как разбогатела, бизнес-классом… И без предупреждения — раз, и своими ключами дверь открывает…

— А, так она не сама летает! — Таня засмеялась, и лицо ее сразу вернулось, и снова вишневым сиянием засияли глаза. — Вот же я темная! Я же никогда на самолете не летала, вот и решила, что она тоже… Ну, все, миленький, допивай чай, а то совсем холодный будет, и поспи, а я здесь приберусь, а когда проснешься, я опять приду, у меня дежурство до девяти утра…

Все это тоже сумасшествие, думал он. Только полковник, и те мотоциклисты, и ужасное Шоссе — это тяжелый бред, от болезни, а этот ангел и все, что было, что мне приснилось, — это приятный сон. Выздоравливаю, значит… Она, конечно, прелестная, но не мог же я за несколько дней так… так погрузиться в это все, так прилепиться, и уже жизнь хочу поменять, уже навсегда… Да у меня и в молодости такого не было! Трахал всех подряд, какая уж любовь… Нет, было один раз, но и то не выдержал, не осилил, предал… А теперь — какая любовь, если вообще уже не мужик! Конечно, сон. Или вправду сумасшествие, вот и все.

И он крепко заснул.

Он проснулся оттого, что на него смотрят. Таня вернулась, сразу вспомнил он всё, Таня вернулась, счастье!

В ногах его постели стоял

в полной парадной форме,

с аксельбантом

и в высокой фуражке с плавно поднимающейся вперед тульей, напоминающей взлетную полосу авианосца,

полковник ФСБ Михайлов Петр Иванович.

— Черт бы вас взял, полковник! — произнес Кузнецов с искренним чувством. — Всегда вы все портите… Я смотрю, вас выписали и вы на какой-то парад собрались, ну, и идите себе. Не удалась вам вербовка, несмотря на все ваши фокусы, так и доложите начальству. А будете продолжать всё это, так я прямо в больницу позову знакомых журналистов, у меня есть, и расскажу, какими методами ФСБ теперь пользуется, какие аттракционы устраивает на деньги налогоплательщиков, чтобы давить на старого ученого, последний раз имевшего дело с военными секретами еще при советской власти…

Михайлов снял фуражку и осторожно положил ее на середину пустой кровати, которая сразу приобрела торжественный вид офицерского гроба. Потом он достал из какого-то внутреннего тайника, предварительно с усилием расстегнув одну пуговицу на мундире, грязноватую алюминиевую расческу и разложил густую для его возраста седину на идеальный косой пробор. И только после этого ответил потерявшему всякое уважение к органам гражданину Кузнецову С.Г.

— Относительно пожелания вашего, — наставительно начал полковник, — которым вы так нелюбезно встретили человека, делающего вам только добро, — напомню, что оно бессмысленно, поскольку осуществлено еще восемь лет назад, после того как в госпитале меня вывели из коматозного состояния, наступившего в результате тяжелых ранений, сквозного в голову и проникающего в брюшную полость. Никакого «бы» — взял и держит, сопротивление пока бессмысленно.