Марлен Хаусхофер - Стена

Тот день помню хорошо. Вижу блестящие паутинки в дрожащем золотисто-зеленом воздухе между деревьев, около хлева, под елями. Все стало по-новому глубоким и ясным, мне хотелось просидеть целый день, глядя перед собой.

Вечером, когда я возвращалась из хлева в дом, небо затянуло и мне показалось, что потеплело. Ночью спала очень плохо, хоть и устала, но это не раздражало. Я удовлетворенно вытянулась и ждала сна. Однажды мне пришло в голову, что вообще спать — слишком большое расточительство. Под утро домой вернулась Кошка, устроилась у меня в ногах и заурчала. Было уютно и тепло, и спать не хотелось. Но в конце концов я, верно, все же уснула, потому что, когда проснулась, было уже поздно и Лукс бурно рвался на улицу. Шел дождь — к моему удовольствию, ведь так долго было сухо. Ручей почти пересох, форелям приходилось туго. Дождь висел над лесом серой пеленой, выше сгущался в туман. Стало теплее, чем в погожие деньки, но все блестело от сырости. Я знала: этот дождь означает конец осени. За ним придет зима — долгая пора, которой я боюсь. Я медленно пошла в дом затопить печь.

Дождь шел два дня, становилось все холоднее. Двадцать седьмого октября выпал первый снег. Лукс встретил его с радостью, у Кошки испортилось настроение, а Жемчужина с любопытством уставилась на белые хлопья. Я отворила ей дверь, и она осторожно приблизилась к странной белой штуке, скрывшей дорогу. Очень медленно подняла лапку, потрогала снег, испуганно отряхнулась и умчалась в дом. Десятки раз на дню она предпринимала все новые попытки, но так и не смогла ступить в холодную слякоть. Кончилось тем, что она уселась на подоконнике и, по примеру матери, замечталась. Старая Кошка, отважная и многоопытная, очень не любила шлепать по мокрому снегу. Ночью она выбиралась на улицу только по неотложной нужде и немедленно возвращалась. Она — создание в высшей степени чистоплотное, в доме ведет себя аккуратнейшим образом и точно так же воспитала детей. С добычей она равным образом расправляется где-то в лесу. Весьма вероятно, что прежде ей вообще запрещали входить в дом. Жемчужина же всегда приносила форель домой, а Тигр непременно притаскивал всякую жертву к моим ногам, чтобы я погладила его, а уж только потом прикасался к ней. И меня очень радует, что Кошка избавила меня от такого рода знаков внимания и так необыкновенно независима. Случись что — она и без меня обойдется.

У всех моих кошек была и есть привычка после еды ходить вокруг миски и скрести лапами землю. Не знаю, к чему бы это, но они всегда ведут себя именно так. Кошки вообще обожают китайские церемонии и очень обижаются, если нарушишь их таинственные ритуалы. По сравнению с ними Лукс был сущее дитя природы, и, по-моему, они слегка презирали его за это.

Если я сажала одну из кошек на скамейку, она спрыгивала, три раза прохаживалась туда-сюда и садилась потом на то же самое место, куда я ее посадила. Так они утверждают свою свободу и независимость. Мне всегда нравилось следить за ними, а к моей симпатии всегда примешивалось почтительное восхищение. Похоже, с Луксом был тот же случай. Он был привязан к кошкам — они ведь были нашими, особенно ему нравилась Жемчужина: она никогда не шипела и не фыркала на него, но он всегда испытывал по отношению к ней некоторую неуверенность.

Здорово было сидеть тем первым октябрем с Луксом, Жемчужиной и старой Кошкой. Наконец у меня нашлось время и для них.

Зиме удалось продержаться всего несколько дней. Потом подул южный ветер и слизнул с гор свежий снег. Погода была противная, теплая, ветер день и ночь завывал вокруг дома. Спалось плохо, я прислушивалась, как трубят олени, спустившись с гор: пришла пора гона. Лукс нервничал, даже во сне он поскуливал и взлаивал. Наверное, ему снилось, как он раньше ходил на охоту. Обеих кошек тянуло на улицу, в теплый мокрый лес. Я не спала и волновалась за Жемчужину. Олени ревели раскатисто, печально, иногда чуть ли не с отчаяньем. Может, это мне так казалось, в книгах об этом написано совсем по-другому. Там всегда идет речь о яростном вызове, гордости и страсти. Наверное, я просто не способна все это услышать. Я слышу только ужасающее принуждение, заставляющее их слепо мчаться навстречу опасности. Они-то ведь не знают, что в этом году бояться нечего. Во время гона оленина совершенно несъедобна. Так я лежала без сна и думала о маленькой Жемчужине, такой неопытной и уязвимой в своей белой шубке в мире сов, лис и куниц. Надеялась, что южный ветер не задержится и зима принесет нам чуть-чуть покоя. И впрямь, он продержался всего три дня, ровно столько, сколько понадобилось, чтобы погубить Жемчужину.