Марлен Хаусхофер - Стена

Как всегда, идя по лесу с Луксом, я пришла в спокойное и веселое настроение. Мне и хотелось-то дать собаке побегать, а самой отвлечься от бесплодных размышлений. Ходьба по лесу отвлекала меня от себя самой. Хорошо было неспешно шагать, глядеть по сторонам да дышать холодным воздухом. Я пошла вслед за ручейком под гору. Струйка воды превратилась в ниточку, и я пошла прямо по ложу ручья: тропинка совсем заросла, и всякий раз, когда я отводила в сторону ветку, меня окатывало холодным душем. Лукс забеспокоился и принял деловой вид. Он взял след. Беззвучно, ведя носом по земле, он бежал передо мной. Остановился и сделал стойку перед маленькой пещеркой, вымытой водой под берегом и полускрытой кустом орешника. Он был возбужден, но не так радостно, как если бы выследил дичь.

Я раздвинула ветки и увидела в полумраке пещерки тесно прижавшуюся к стене мертвую серну. Взрослое животное, кажущееся теперь, после смерти, странно маленьким и тонким. Я ясно различала белесую паршу, покрывшую лоб и глаза. Одинокое потерянное создание, спустившееся от камнепадов, рододендронов и сосен сюда вниз, чтобы забраться умереть в эту пещерку. Я опустила ветки и прогнала Лукса, склонного приступить к непосредственному осмотру. Он нехотя подчинился и с сомнением последовал за мной под гору. Вдруг я почувствовала себя усталой и захотела домой. Лукс понял, что мертвая серна меня расстроила, и повесил голову. Наша прогулка, начавшись так радостно, кончилась тем, что мы молча дотопали дотуда, где ручеек удивительным образом впадал в знакомый ручей, и вернулись домой ущельем. В темно-зеленом бочаге неподвижно стояла форель, при взгляде на нее меня пробрал озноб. Скалы в ущелье голые и унылые, а солнца в тот день я больше не увидела: когда мы добрались до дому, его давно уж затянуло туманом. На лицо платком легла сырость ущелья.

На елях сидели вороны. Облаянные Луксом, поднялись в воздух и снова сели подальше. Они твердо знали, что лай этот для них безопасен. Вороны не нравились Луксу, он все время их гонял. Позже он кое-как примирился с их присутствием и стал терпимее. Я ничего против ворон не имела, отдавая им скудные кухонные отходы. Иногда, когда я стреляла дичь, их трапезы были богаче. Они в общем-то птицы красивые, с переливающимися перьями, толстыми клювами и блестящими черными глазами. На снегу я частенько нахожу мертвых ворон. А на следующее утро их уже нет. Наверное, их утаскивает лиса. Может, та самая, что смертельно ранила Жемчужину. Я ведь нашла на ней следы зубов, но внутренние повреждения были много хуже. От укусов она оправилась бы.

Однажды, по-моему в первую зиму, я видела, как лиса остановилась у ручья попить. Она была в серо-коричневой зимней шубе с белым морозом. В сонной тишине заснеженного леса она была очень живой. Я могла бы застрелить ее, со мной была винтовка, но не сделала этого. Жемчужина была обречена из-за того, что среди ее предков затесалась суперрафинированная ангорская кошка. Она с самого начала была уготована в жертву лисам, совам и куницам. Так что же, казнить за это красивую, полную жизни лисицу? С Жемчужиной жизнь обошлась несправедливо, но столь же несправедливой она была и к ее жертвам-форелям, так надо ли было включать в этот ряд и лису? Единственное существо в лесу, которое на самом деле может поступать справедливо или несправедливо, — это я. И милосердной могу быть только я. Иногда мечтаю, чтобы бремя решения лежало на ком-нибудь другом. Но я человек, и думать, и поступать могу только как человек. Меня освободит одна смерть. Думая «зима», всегда представляю стоящую у засыпанного снегом ручья лису в шубе с морозом. Одинокий взрослый зверь, идущий предначертанным ему путем. И мне кажется, что в этом видении заключается нечто большее, что это — знак, но понять его смысл мне не дано.

Прогулка, когда мы с Луксом нашли мертвую серну, оказалась последней в том году. Начались снегопады, скоро снегу навалило по щиколотку. Я вела свое маленькое хозяйство и ухаживала за Беллой. Сейчас она давала чуть меньше молока и стала заметно толще. Я начала всерьез надеяться на теленка. Часто лежала без сна и перебирала разные возможности. Если что случится с Беллой, мои шансы выжить существенно уменьшатся. Даже если на свет появится телочка, они останутся незначительными. Я могу надеяться выжить в лесу, только если родится бычок. Тогда я еще верила, что меня в один прекрасный день найдут, но изо всех сил гнала мысли и о прошлом, и об отдаленном будущем и задумывалась лишь о настоящем или о самом насущном — о предстоящей уборке картошки или о сочных альпийских лугах. Мысль о том, чтобы летом перебраться наверх, в горы, занимала меня несколько вечеров подряд. С тех пор как работы на свежем воздухе поубавилось, я стала хуже засыпать и по вечерам (преступно расточая керосин) читала журналы Луизы, календари и детективы. Журналы и романы мне скоро страшно надоели, а календари нравились все больше. Я и сегодня их почитываю.