Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

Но что самое поразительное, в тот вечер Скотт-Райсу неожиданно сошли с рук штучки, которые американцы обычно не спускают никому. Если бы, например, нью-йоркский писатель средних лет, белый, читал им свою вещь, при этом утрированно подражая акценту черного парня из бедного квартала, люди бы возмущенно задвигали стульями и покинули зал. А вот «Дэйв Райс» сумел покорить публику, она была у него в кармане. Все затаив дыхание слушали, как обрюзгший британец со своей фирменной сигаретой читает наспех состряпанную историйку о крутом уличном мальчишке из Баттерси Райз. По возрасту Скотт-Райс (Дэвид ведь точно родился в 50-м, а не в 56-м) вполне годился половине слушателей в отцы, но непостижимым образом писатель умудрился стать для них кем-то вроде несносного и все же любимого ребенка.

В конце вечера Скотт-Райс отвечал на многочисленные вопросы, не выходя из роли. Слушатели называли его Дэйвом, и говорил он именно так, как подобало «Дэйву»: чуть гнусавой, слегка небрежной скороговорочкой. Жаждущие автографов выстроились в извилистый хвост, протянувшийся через всю комнату и напоминавший замысловатую фигуру папуасского танца. И только в отеле, где в баре его поджидал Том, Скотт-Райс опять заговорил неторопливо, с привычным оксфордским акцентом, к которому примешивался легчайший оттенок говорка лондонских окраин. Последнее было неизлечимо.

Поздравив Скотт-Райса с успешным выступлением, Том спросил:

— А как книгу приняли в Англии?

— Там она еще не вышла, — ответил Скотт-Райс, — предпринят маркетинговый ход. Ждут, пока о книге заговорят в Штатах.

Он поспешил сменить тему, и этот факт, а также сам тон Дэвида, все вместе выглядело очень подозрительно, но Том не стал ни о чем допытываться.

Вскоре Скотт-Райс увлеченно принялся терзать бараньи ребрышки внушительным ножом с деревянной ручкой. Он наколол на вилку аккуратный ломтик розового мяса и взмахнул им в воздухе.

— А вот ты все темнишь, — сказал Дэвид. — Что у тебя там, а? Уже прячешь где-нибудь рукопись в пятьсот листов и только запятые утром ставишь, а вечером вычеркиваешь? Навел последний глянец? Или приближаешься к заключительной сцене? Соотечественники в нетерпении!

— Ох, не знаю, — ответил Том. — Много всякой всячины… Может, из нее когда-нибудь и сложится книга. Но все это никак… не оформится.

— Знаешь, после «Тоннелей» я было подумал — ты так и останешься автором одного романа. Он же просто нечто. Чертовски здорово написан. И я даже не видел, какое тебе теперь взять направление. Будто сама вещь завела тебя в тупик. Я еще сказал себе: «Вот уж точно дописался, что дальше некуда». А тут вдруг новый роман, на военную тему. Пальчики оближешь.

— Пока, боюсь, твоим пальчикам это не грозит.

— И замысел твой носит название…

В коробке, куда Том бросал заметки, выписки, черновики диалогов, газетные вырезки и остальное, что никак не могло оформиться, раньше была бутылка вина из айдахского винограда. Сбоку на коробке красовалась этикетка «Шардоне урожая 1994 года, Чертов Каньон».

— «Чертов каньон», — засмеялся Том.

— О, заглавие сильное. Крепкое, я бы сказал.

— Эх, боюсь, книга будет его недостойна. Терпеть не могу названия, которые неоправданно много обещают. Когда мне было четырнадцать, я взял в библиотеке «Говардс-Энд». Я-то думал, это книга о парне по имени Говард и что кончил он свою жизнь плохо [15] «Говардс-Энд» — роман классика английской литературы Е.М. Форстера (1879–1970); в данном случае имеется в виду игра слов: end — конец (англ.) и End в названии романа. . А читать пришлось про какой-то несчастный дом, да еще находящийся в Хартфордшире помимо всего прочего. В общем, тоска. Но мне понравился «Грозовой перевал», насколько вообще могут нравиться произведения о чьих-то домах. Другие авторы успели расхватать действительно стоящие и в то же время непритязательные названия, вот в чем беда. А на самом деле мне очень бы хотелось написать, к примеру, «Ничей дневник» или, скажем, вещь о «Человеке без свойств». И наверное, лучшей моей книгой стала бы такая, в которой если хоть что-нибудь происходит, то это уже хорошо.

Кроме Тома и Дэвида Скотт-Райса, в ресторане никого уже не оставалось. Японец давно ушел, а их официант переходил от стола к столу, многозначительно обмахивая каждый салфеткой. Между взмахами паренек бросал сердитые взгляды на Скотт-Райса, и англичанин в результате все-таки решил попросить счет.

— Сколько здесь обычно дают на чай?