Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

После смерти тех двоих сел аккумулятор. Никто не рассчитывал, насколько им может хватить вентилятора, тоже постепенно вышедшего из строя. Фонарь, который люди укрепили над дверью, почти погас, и все погрузилось в темноту, только нить накала в лампочке слабо светилась. Сначала она походила на светлячка, потом постепенно приобрела медный оттенок, и стало видно: это очень тонкая проволока, согнутая в восьмиугольник без одной грани.

Человек тогда слушал непрекращающийся треск и грохот, смотря на огонек. В полубреду понял, что молится на единственный в мире свет — на полупогасшую лампочку.

Пробудившись от безумного сна, увидел: света больше нет. Человек был уверен, его черед тоже пришел.

Фонарь перестал гореть, но до внезапной остановки корабля прошло немало времени. Качка сразу прекратилась, послышались голоса людей. Все стонали, каждый на свой лад. Никто не говорил, никто не кричал. У одного стоны напоминали тихое потрескивание вроде сухого колючего кустарника на ветру. Другой скулил, словно голодный пес. Третий тянул что-то гнусавое, как старый монах.

Человек прислушивался к собственному стону — болезненному, резкому «ооооо!». С каждым тяжелым, хриплым выдохом воздух царапал пересохшую гортань. «Ооооо!» Он попытался еще заговорить с соседом и почувствовал, что распухший язык не помещается во рту. Получилось лишь нечто похожее на «кар!» — так кричат вороны на телеграфном столбе.

Люди поделили между собой остатки воды. Он попил и оставил немного — ополоснуть лицо и пропотевшие подмышки. В воцарившейся тишине задремал, то совсем проваливаясь в сон, то в страхе просыпаясь. Когда американцы наконец открыли дверь, он уже успел в отличие от остальных прийти в себя настолько, чтобы попытаться убежать. Дождался, пока схватят первых двух, потом потихоньку выбрался из контейнера, воспользовавшись криками и беготней.

Он сжался под сиденьем автомобиля. Чувствовал одно: в нем совсем не осталось адреналина, только накатывали волны тошноты и усталости. Теперь человек и не мог вспомнить, зачем сбежал. Ему захотелось, чтобы его нашли. Они ведь дадут поесть? И поспать? Скоро сюда придут, подумал он, вот и все. Человек ждал, находя какое-то болезненное утешение в собственном безразличии.

Сначала он услышал приближение собаки — «ату!» эхом неслось по всей палубе откуда-то издалека и сверху, а потом пришли люди и принялись медленно ходить между автомобилями. Человек так же крепко держался за сиденье и все лежал, почти успокоившись, на мягком коврике на полу салона. Чувствовал искушение сделать усилие, подняться на колени и тем самым выдать себя. Лишь давняя привычка скрываться удерживала его. Он не тот, кто облегчает жизнь военным, полицейским или чиновникам. Это люди, от которых приходится прятаться, с которыми нельзя не ловчить. Показывать им в случае чего надо не свое лицо, а бесчувственную и безжизненную маску.

Последняя мысль приободрила прячущегося. У него есть еще привычки, значит, он не потерял себя окончательно в непроглядной тьме контейнера. В нем вдруг появилась новая уверенность, он ухватился за спинку водительского кресла. Человек знал, что делать, и стал тенью. Услышал голос, в ответ раздался смех, громкий, похожий на лошадиное фырканье, смех гвеило [35] Гвеило — гонконгское слово, буквально — «иностранный дьявол», приблизительно аналогично японскому «гайдзин». , от которого брызги слюны разлетаются во все стороны. «Хорошо, раз смеются», — подумал он. Значит, особо тщательно никого не ищут. Просто прохаживаются по палубе, и собаки их молчат, хотя и ясно: вот они, близко — когти стучат по металлу. Мелкой рыбешкой узкий луч фонарика скользнул в машину, быстро метнулся туда-сюда, и люди прошли дальше. Снова смех.

Позднее, когда крышка большого люка в задней части корабля медленно откинулась, поток дневного света хлынул на палубу и появились новые люди, пришедшие, чтобы одну за другой вывести автомобили на берег. Спрятавшийся под сиденьем приготовился ехать, но машина через минуту или две остановилась, и водитель — он весил немало, поэтому кресло прогибалось и давило на лицо — вылез и захлопнул дверь.

Беглец слушал, как в желудке урчит от голода. Совсем недавно никто не мог есть, а вот он набил себе рот галетами и поспешно проглотил гнилой огрызок, выброшенный кем-то еще несколько дней назад. Сейчас, похоже, внутри остался один воздух. Не смея пошевелиться, человек лежал ничком, чувствуя, что живот болезненно вздулся, и ждал сумерек.