Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

Не в нашей власти на сегодняшний день знать степень продвижения переговоров между «Сирано» и г-ном Дюбуа-Верье, с одной стороны, и между г-жой Сабиной Гойе и г-ном Мазюрье — с другой. Причем не исключено, что эти контакты могут оказаться более тесными, чем до последнего времени считалось. В частности, весьма противоречивыми могут оказаться чувства Сабины Гойе, так как ее семья когда-то воспитывала юную Клод, которая позже разбила ее семью и вышла замуж за Жоса Форнеро. От Сабины Гойе можно ожидать любых неожиданностей. Во время похорон Клод Форнеро ее поведение удивило всех, кто видел ее. Ожидать от нее логичного поведения в этом деле нельзя. Охваченная страстью, причем страстью долго сдерживаемой, Сабина Гойе может пожелать сегодня ускорить крах человека, которого она любила, которому помогала, и которого потеряла, но продолжала поддерживать, как это ни парадоксально, возможно, только из любви к своей сопернице, которую она знала еще ребенком. Однако эти предположения выходят за рамки нашей аналитической записки.

М. Л.

Париж, 1 марта 1983 г.

Я служу и нашим и вашим. Являюсь своего рода доверенным лицом Жоса — и в то же время кормлюсь от «Замка» и оказываюсь сообщницей Боржета (который ненавидит Жоса), а значит, и сообщницей Жозе-Кло (которая поддерживает любые происки врагов своего отчима). Я подбираю жалкие, мелкие секреты с помощью пинцета и откидываю их как можно дальше от себя, вместо того чтобы отнести их Жосу, которому они, может быть, помогли бы защититься. Мне стыдно, что я до такой степени трусиха. Потому что речь здесь идет именно о трусости. Я боюсь, что если создастся впечатление, что я нахожусь на стороне Жоса, то у меня из рук выскользнут спасительные шесты, которые мне протягивают. Новые серии сериала, которые нужно написать, потом их сыграть, не говоря уже об искушении петь, которое они поселили во мне, петь песни на собственные тексты! Все это означает, что я обретаю свободу, что у Жизели больше не будет проблем с деньгами, а мои тарифы пишущей шлюхи увеличиваются как минимум в четыре раза…

Когда я в первый раз распахнула в отеле «Пальмы» свое окно на море, где в тот момент плавали туда-сюда под парусами мудаки (вы же понимаете!) в блейзерах, те самые, которые вечером красуются перед стойкой бара, то тогда это была всего лишь приятная передышка, ошибка почты: я получила мандат, предназначенный для кого-то другого. Я с гордостью носила майки, разорванные специально, запачканные специально, только чтобы посмотреть на лица этих мудаков в блейзерах, в сумерках, на эти недовольные гримасы, вы же понимаете, гримасы! на их поднятые вверх брови, в то самое время, когда у них внизу живота разгорался так хорошо знакомый мне пожар, который я так замечательно умею тушить. Но сегодня адрес на мандате — точно мой, имя на нем мое, ошибка исключена. Вот уже год, как я превратилась в другого человека. Сегодня, почти день в день, можно было бы отмечать годовщину моего второго рождения, состоявшегося на том самом обеде с моим милейшим Жерлье, в овальном зале, перенасыщенном роскошью, куда мне случается возвращаться одетой подобающим образом, и теперь я знаю, что там надо заказывать яичницу-болтунью со сморчками.

Жос чувствует все это, но ничего мне об этом не говорит, или почти ничего: дважды, и мамаше Жизели, и мне он объяснял, что мне надо «не упустить шанс». Сейчас, когда ему самому так нужен был бы этот шанс, он волнуется о моем. Он даже взглянул на контракт, который мне предложил Ланснер, и изменил в нем один пункт и одну цифру: и это прошло, сделка состоялась. Как все просто. Никогда он не подсмеивался над моими подвигами в септете, ни над моей ролью в фильме. Накануне Рождества, когда мы сидели у матери в «креслах для бриджа», сидели перед гигантским телевизором (мои первые настоящие подарки), я чувствовала себя очень не в своей тарелке. Жос спокойно смотрел первую серию, я хочу сказать: внутренне спокойно, внимательно и даже доброжелательно, я в этом уверена, так как если бы он посылал мне отрицательные волны, если бы он подавлял усмешку, я бы ему никогда этого не простила. Когда раздались звуки трубы и мелодия, написанная Мишелем Леграном (которая в супермаркетах называется «Звезда снегов»), он профессионально прокомментировал фильм, объясняя, где сделано квалифицированно, а где кое-как. Все, о чем он говорил, я сама чувствовала, иногда в «Пальмах», иногда позднее, во время съемок, но не умела сформулировать. А впрочем, разве кто-нибудь спрашивал мое мнение? «Ты очень хорошо играешь, Бабета», — сказал он, явно мне льстя. Бабета! Красавица Жизель не могла прийти в себя и задохнулась от эмоций. Она почувствовала, что я спасена. Это было то самое чудо, которое она ждала с надеждой заботливой матери или матери-сводницы с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет (находя до сих пор, что судьба несколько замешкалась), и вот все наконец свершилось, оно было здесь, блестящее, на две трети реализовавшееся. Она плакала. Она плакала, вынимая из буфета фужеры, в то время как Жос открывал бутылку Дом Периньона, которую он принес. Он смеялся: «Чертов Боржет! Он, конечно, оказался большим пройдохой, чем я мог себе представить, но работать он умеет… Сляпано неплохо. Он не стал лукавить, а просто воспользовался рецептом романа для широкой публики: верить в то, что рассказываешь. Одно-единственное веселое подмигивание с покровительственным видом, и все бы рухнуло. А наивность срабатывает. Я не издатель лубочных картинок, но если уж делать, то надо делать так, чтобы был успех».