Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

Блез горестно усмехнулся. О, нет! Новости лучше некуда… «Ланснер продал вчера двенадцать тысяч экземпляров…» (Он уже научился округлять, как все авторы. Но еще совсем недавно речь шла о том, чтобы, округляя полторы тысячи, превращать их в две. Шкала изменилась.)

— А тогда что?

— Я думаю о твоем отчиме, о письме, которое он мне написал, об этой статье в «Монде»… Теперь они мне ничего не простят.

— А прежде им нечего было тебе прощать, и было лучше?

Жозе-Кло села на корточки на своем матрасе, у ног Блеза. Она была решительно настроена на то, чтобы помешать всем любителям отравлять чужую радость испортить их собственную. Блез, устыдившись легко сыгранной комедии, почувствовал, как мурашки пробежали по коже. Он продлил еще минуту свое кривлянье. «Может, они не так уж и неправы, — сказал он скромно, — никто безнаказанно не пробивается к успеху…»

Вечером Жозе-Кло подпаивала Блеза больше обычного. Она хотела «сделать» его, как новую перчатку, «урезонить», как взбунтовавшегося ребенка. Она почувствовала под разыгранной им комедией запах будущих несчастий. Она долго говорила ему на фоне розового неба, пока огромные негры, сверкая ослепительными белками, бесшумно скользили вокруг них по плитам голыми ногами. «Жос, разумеется, не верит ни единому слову из того, что он тебе написал в этом знаменитом письме, — осторожно начала она. — Я думаю, что он встретил в штыки этот проект только потому, что Брютиже, Фике, мой муж — все его к нему подталкивали, потому что в «Евробуке» все тоже говорили об этом. И у него сложилось впечатление, что это заговор. И еще вспомни: мама была больна, он это знал и уже перестал быть самим собой». Блез нашел, что Жозе-Кло слишком бесцеремонно обращается с убеждениями Форнеро. Но сам он вовсе не собирался защищать мораль, которая его осудила. Он не прерывал ее, лишь покачивал головой. Его утренние душевные состояния порождали слишком много всяких неясностей. В конце концов у него в голове прояснилось: «Точная цифра вчерашней продажи, — сказал он, — одиннадцать тысяч шестьдесят и что-то там еще…»

Теперь Мезанж проводил большую часть своего время в самолетах. «Я наблюдаю за съемками в Викторине и в Венгрии, не считая группы, которая уже работает в Плесси-Бурре над семнадцатой и двадцатой сериями, — вот так-то! Ты не в курсе, Блез? Папашу Лукса прихватило на днях в «роллс-ройсе». К счастью, в предпоследний день его съемок. Все равно мне пришлось нанять кардиолога. Двадцать тысяч франков в месяц: он теперь не отпустит Лукса ни на шаг. Да, теперь что касается малышки Лакло. Надо, чтобы ты знал: ее ненормальный сделал ей ребенка. Она благородно предупредила меня, что с марта начнет толстеть. Или ты убираешь ее из следующих серий, или ты делаешь ее беременной. Я бы предпочел первое решение… Кажется, на съемочной площадке «Расстояний» ее муж был самым мерзким…

— Других исчезновений не предвидится?

— Есть еще одно исчезновение, о котором ты будешь сожалеть: Вокро. Правда, это еще не точно. У тебя была замечательная идея заставить ее в пятой серии петь! «Фаради» счел ее настолько хорошей, что предлагает ей выпустить пластинку, предлагает карьеру, выступление в зале Бобино, чего только не предлагает… У нее от всего этого закружилась голова.

— Так Луксу тоже предлагают фильмы!

— Он же не сошел с ума. У него табачный магазинчик, и он его не оставит. Если бы ты только его видел после обморока, в тот вечер! Он меньше боялся умереть, чем потерять роль: «Если Боржет узнает об этом, он меня съест… Молчок, ладно! Иначе, как старина Жок, в «Далласе»: в ящик!» — «Но вы же один из героев сериала, Лукс, почти ведущий! А Жок действительно умер!» — «Боржету на это наплевать, он меня сожрет. У этого парня достаточно воображения… Остерегайтесь его!»

Числа 20-го февраля, два месяца спустя после поступления романа в продажу, все кривые предвидений издательства Ланснера показывали: дело идет к тремстам пятидесяти тысячам экземпляров. Книга была в переводе в Германии, Испании, Италии и Голландии. Обед в зале «Империал» ресторана «Максим» собрал септет Боржета, Ланснера, Жозе-Кло, президента «Евробука» и президента телеканала, вокруг которых крутились Мезанж в перерыве между двумя путешествиями, Ларжилье еще более напыщенный, чем когда-либо, и мушкетеры пиара, которые выглядели очень хорошо: они приписывали себе весь триумф. Режиссерам простили их отсутствие — они заканчивали вдали от Парижа последние кадры очередной серии.