Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

Когда они встали, Жос приготовился продолжить путь на Понтрезину, но Клод покачала головой: «Это уже не будет день в горах!» — сказала она.

— Пойдем до подножья ледника, — предложил Жос.

— Мы сразу же найдем снег вон там, смотри.

Клод кивнула головой в сторону лесистого хребта, который нависал над ними.

— Там тропинка должна быть свободна, она почти все время находится в тени, ты помнишь? Поднимемся до приюта, переберемся через хребет и спустимся, держась левее, к Фексталю. Гостиница «Сонна»… Ты помнишь? Выпьем там чаю и вызовем машину. Ты сможешь быть в Цуоце в пять часов. Как называется приют?

— Фуоркла Сюрлей, — сказал Жос, развертывая карту. — Ты знаешь, это серьезный подъем!

Не прошли они и пяти минут, как уже оказались над рестораном, над лугами, над извилистой линией пены и водоворотов потока. Они видели, как припустились бежать друг за другом две лошади, как играли собаки. До них доносились звуки песен. Они на минуту остановились. Снег растаял совсем недавно и тропинка раскисла. Ноги вязли в грязи. Повернуть назад? «Если начнем здесь спускаться, — сказала Клод, — то будем постоянно поскальзываться и падать»… И она была права. Поэтому они продолжили подъем, страхуя каждый свой шаг. Жос шел первым, очень медленно. Он не оборачивался к Клод, но на каждом повороте дороги останавливался на секунду и бросал на нее взгляд. Недавняя радость в подлеске с пятнами грязного снега и липкой землей уступила место подспудному ощущению несвободы, усиленному тенью и неожиданной прохладой. Опьянение прошло, и Жос мысленно спросил себя, что они делают здесь вместо того, чтобы спускаться к Понтрезине под игривое журчание речки. Он остановился. Клод в нескольких метрах от него последовала его примеру и прислонилась спиной к стволу. Она вытерла рукой лоб.

— Жареная картошка, капуста, вино, подъем — это чересчур!

— Устала?

Но вот уже год, как Клод перестала отвечать на этот вопрос. Она подала знак трогаться и пошла впереди. Вскоре она шагала даже еще медленнее, чем это сделал бы Жос. Она держала в руке свитер, рукав которого тащился по земле. Он не осмелился сказать ей об этом. Когда они добрались до приюта Фуоркла Сюрлей, оба были потные и запыхавшиеся. Клод молчала. Дверь домика была закрыта, ставни тоже. Жос показал на скамейку на солнышке: «Отдохнем минутку?»

— Не расслабляй меня… Быстро спуск!

Клод с трудом удалось улыбнуться. Жос чувствовал в себе тяжесть тринадцатимесячного молчания: он больше не знал, как с Клод говорить. Она все же села и посмотрела на горизонт, который возник теперь за лесом: перевал Юлиер, пик Наир, легкий туман, угадывающийся над озерами и над долиной Инна.

— Спасибо за этот день, Жос. Тебе было трудно украсть его у них, но это стоило того.

Потом без перехода: «Эта жратва — это слишком глупо… Ах, как мне всегда удается испортить что-то хорошее!» Она поднялась, словно с сожалением. Надела свитер.

Тропинка, прежде чем устремиться к Энгадину, задержалась немного наверху, змеясь среди густых зарослей. Черника? Дикие рододендроны? Жос спросил об этом у Клод, она не ответила. Он чувствовал на бедре при каждом шаге коробочку с лекарствами. Они спускались минут десять. Кое-где вода меж скал стекала настоящими каскадами. Почва была пористая. Жос начал уже совсем успокаиваться, как вдруг Клод резко обернулась. Она была белая:

— Ты знаешь, мне нехорошо. Это так глупо, вот уже двадцать лет, как я не чувствовала тошноты…

Жос непроизвольно вытащил маленькую серебряную коробочку и показал ее Клод, но та подняла руку: «Нет, нет! Что, я не знаю моих дел! Нет, я чувствую… я чувствую себя, как мальчишка после первой сигареты, представляешь? Если бы только меня могло вырвать…» Она выдавила из себя еще одну улыбку: «Как иногда говорят дети, когда их тошнит, «у меня сердце болит…» Прекрасное семантическое недоразумение, тебе не кажется?»

Она искала указательным пальцем пульс. На минуту он застыл. «Стучит, как настенные часы», — сказала она.

Жос видел, как она старается глубоко дышать. Ей не хватало воздуха. Вдруг она повернулась к нему с обезумевшим взглядом. Она сжимала вокруг шеи ворот свитера. Ее пальцы дрожали. Она потянулась рукой к своему плечу: «О, это уже не игра! Вот она, эта мерзость…»

Жос был парализован. Любой жест, любое слово — все могло напугать Клод еще больше, разрушить в ней ту силу, которая боролась. Потом он увидел, как ее глаза стали мутными, жидкими. В два шага он очутился над ней, схватил ее за плечи, но она была такая тяжелая и скользила вниз. Он прокричал ее имя. Он видел, как совсем рядом качнулась ее светлая голова с совершенно белым лицом, как переломилась шея. Он позвал ее. Нет, он не кричал, он звал ее тихим голосом — страшный крик раздавался только в его голове. Она опрокинулась на бок, как-то очень быстро соскользнула на землю, увлекая за собой Жоса, тоже упавшего на колени. Одна нога Клод задержалась в воздухе, зацепившись за скалу, вывернутая немыслимым образом. Жос хотел было придать ей нормальное положение, но, схватившись за нее, почувствовал, как она дергается, и выпустил ее. И именно в этот момент словно прорвало плотину — он закричал. Он кричал все время, пока продолжалось это конвульсивное дрожание. Он не осмеливался больше дотронуться до Клод, глаза которой стали голубыми и мутными. Слепая собака. Промелькнул образ того человека, прошлой зимой, в Булонском лесу, который бежал воскресным утром по берегу озера. Он как бы споткнулся и упал головой вперед. Его ноги долго дергались в безумных спазмах, белые, худые, мертвые, уже давно мертвые. Мертвые. Вот так это слово проникло в Жоса. И оно повлекло за собой другие слова: «Страх прошел, навсегда. Она не страдала…» Обморок, недомогание, которое можно вылечить? А внутренний голос Жоса кричал: «Нет, пусть все будет кончено, чтобы она больше не страдала!..» Он вытащил коробочку, а из коробочки таблетку тринитрина. Как это делается? Он пробежал несколько шагов, до того ничтожно малого количества воды, которое блестело между камнями, зачерпнул в пригоршню.