Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

По возвращении из Анжу я начала с того, что заперлась на три дня на улице Шез. Реми был где-то между Кельном и Майнцем. Я не встретила никого, поднимаясь по лестнице, а как только оказалась у себя, сразу сбросила обувь и стала ходить босиком. Из любви к удобству или чтобы не оповещать Жоса о своем возвращении?

У меня еще стояли в ушах ораторские схватки моих мыслителей из септета, и я нуждалась в тишине. Последние дни были тяжелыми среди всех этих типов с оскаленными зубами.

Какой же я была глупой, что не позвонила Жосу и не постучала к нему в дверь: чтобы спуститься купить шесть йогуртов и кило абрикосов, я проходила мимо «третьего налево» на цыпочках, прижимаясь к стене, точно преследуемая грешница. На третий вечер я пошла и позвонила к нему. Встреча была жаркая, мы задыхались от чувств. Жос открыл мне, не выказав удивления, с обнаженным или почти обнаженным торсом: на нем болталась незастегнутая рубашка. Слышал ли он, как я открываю окна, хожу? Он поцеловал меня и подтолкнул к гостиной. Там уже не было беспорядка, но царил какой-то странный порядок. Как если бы инвалид разложил на расстоянии вытянутой руки все, в чем у него может возникнуть потребность: на круглом столике — рубашки, бутылки, бумага для писем, пакеты с печеньем и даже, под колпаком — сыр грюйер. Мятая подушка на диване, стопки книг на полу, транзистор, коробки с лекарствами. Брюки на вешалке, прицепленной к оконному шпингалету, шевелившиеся от ветерка с улицы.

— Я закрепился здесь, — проворчал Жос, — единственная прохладная комната.

Я рассказала о последних днях нашей работы, о все более и более портившихся характерах, о баталиях, о турне Реми по Германии. Я избегала смотреть на худой торс Жоса, на его недавно побритые, но все равно серые щеки. Потом я уже не знала, о чем еще говорить, и наступила тишина. Жос ходил туда-сюда в хаосе, бесцельно переставляя вещи. «Ты ужинала?» — спросил он. Потом добавил с кривой улыбкой:

— Вот видишь, потихоньку схожу с ума.

Он уселся как можно дальше от моего кресла, разминая одной рукой другую руку. Он был в очках для чтения, которые сильно меняли его лицо и в которых, как мне было известно, он видел все, как в тумане. «Я чуть было не отправился путешествовать. Арденны, Дордонь. Ты уже знаешь? Моя сестра…» Он выпрямил руки, потом снова уронил их, повернулся, наконец, ко мне и поднял очки на лоб. Он улыбался. «Турне по кладбищам…»

Что ответить? Я так создана, что опьянение, неумеренность в речах или в чувствах, необъяснимое поведение смущают меня до оцепенения. Жос предоставлял сумеркам потихоньку нас поглощать. Я хотела есть, пить, во мне накапливалась безрассудная злость. Что я здесь делаю? Наконец я очнулась и встала. Я услышала словно со стороны свой странно светский голос, который сказал: «Мне пора вас оставить…» Жос усмехнулся. Я ощупью прошла в прихожую, открыла дверь и подождала мгновение на пороге, в темноте, прислушиваясь. Ничего не услышав, я вышла, хлопнув дверью.

Через день, когда Реми вернулся, я рассказала ему о своем визите к Жосу, с которым он все еще не был знаком, но о котором он меня много расспрашивал. «У меня есть идея», — сказал он мне, улыбаясь. Я не видела во всем этом ничего смешного и не узнала ничего больше о его идее. Реми сел за фортепьяно и стал играть одну за другой мелодии, написанные накануне для меня.

* * *

У меня были загадочные сиреневые круги под глазами, когда на следующий день я столкнулась с Колетт Леонелли под портиком улицы Жофруа-Ланье. Она навещала своих родителей, а я несла новую партитуру своей драконше. Я уже много месяцев не видела Леонелли.

— Я с Бьянкой была в Калифорнии… Но я знаю все. Для тебя все идет потрясающе…

Воркующий голос обращался ко мне на «ты». Длинные ресницы поднимались над взглядом, выражающим неясную нежность и любопытство. «Я устраиваю небольшой ужин для Жоса сегодня вечером, дома. Ты можешь прийти? С Реми?»

Это «Реми» пронзило мне грудь. Я еще не привыкла к подобному скрытому, порой весьма комичному сообщничеству. Я-то приду! Я приняла приглашение, прежде чем поняла, что Жосу, если бы он хотел видеть меня, было бы очень просто попросить Леонелли пригласить меня. И он сделал бы это еще три месяца назад.

Колетт и Реми друг с другом на «ты», обнимаются. Ладно. Жос уже приехал; он наблюдает за мной, пока мой взгляд обегает знаменитый салон Леонелли и узнает увиденные на стольких фотографиях ширмы Короманделя, черные диваны, лес фетишей и океанических масок, которыми как бы ощетинился дальний конец большого овального помещения. Мне всовывают в руку бокал. Вокруг меня все находится в движении: золотистые вспышки, приглушенные голоса, невидимый смех. Я единственная из всех пришла сюда в первый раз, и я бы отдала что угодно, чтобы только быть завсегдатаем, чтобы изящно утопать, как все они это делают, в низких диванчиках, с ушами и губами, вытянутыми для откровений. Шабей здесь же, это привидение со своей прожаренной на солнце Патрисией, и Бьянка тоже, которая подошла потереться своей мордочкой левретки о мою щеку, и этот худой красавчик, министр бог знает чего. Разве в 1983-м году все еще приглашают министров? Такого, как этот, — безусловно, так хорошо одетого и умеющего производить впечатление своей физиономией нежного хищника. «Замок», ошеломляюще…» — шепчет он мне мимоходом. Потом замолкает, иссякнув. Жос тянет меня за руку и усаживает рядом с собой, обнимает по-мужски грубо, впившись пальцами мне в плечо. «А ты, я смотрю, — шепчет он мне на ухо нейтральным голосом, принадлежащим словно не тому человеку, которому принадлежала рука, — выигрываешь все забеги?..» Он ищет глазами Реми. «Ты приведешь его ко мне? Как он молод!»